Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

— И-и-и, милая, и не говори.

А в глазах — весёлые искры.

Ну, как ни гадали, ни охали, а пошли по вызову.

Всяк по-своему к губернаторскому дворцу явился. Одни чёртом в коляске на рессорах подлетали. На новый манер коляски-то такие. Привезённые из Питербурха. Больших денег стоили, но у купца ежели душа загорится — о каких деньгах речь? Вынь и положь — и всё тут!.. На рессорных колясках всё больше из новых купчики подлетали. Из тех, что, в кабак придя, дурака ломят:

— Не хочу в дверь идти, руби стену!

И рубили. Деньги-то глаз не имеют. А смотришь — этот-то, для которого портили стену, через неделю-другую в кулак свистит. Лёгкий народ. У такого вся надежда на фарт. А фарт, что ж? Сегодня подфартило, завтра, послезавтра, но когда-то и голова нужна. Расчёт купеческий верный. Вот из коляски-то рессорной и пересаживался такой, фартовый, в телегу, на солому...

Другие, напротив, подъезжали на дедовской двуколке. Крепкая двуколочка, на железном ходу, сработанная из дерева выдержанного. Да ещё и так дерево подобрано, что кузовок ясеневый, рама дубовая. Оглобелька лёгонькая, из берёзы. Сиденьице на двуколочке с откидным задним щитком. Ось кованая. Любо-дорого проехать на такой двуколочке. Служила она деду, отцу, теперь внуку служит и ещё бог знает сколько служить будет. Так вот денежку-то и наживали. Покупаешь что — за деньгами не стой и бери вещь добрую, сработанную крепко. Она себя оправдает. Рассуждали так: вещь лёгонькая, без цены хорошей, только богатому по плечу. Поиграл — да и бросил.

На двуколочках подъезжали люди солидные. Только глянешь — и сразу видно: этот молотком копейку приколачивает к прилавку. И молоточек у него на пудик тянет, а то и поболее.

Третьи подходили своими ногами. Да ещё так: вдоль заборчика, вдоль заборчика, незаметненько. И здесь своё выказывалось. Иной, из пугливых этих, мошну имел такую, что какие там двуколки на осях кованых, рессорные коляски, — он карету золотую царскую мог купить, но всё одно тянул лазаря: нам-де куда уж до вас-то. Мы и ножками, ножками притопаем. Привыкли уж...

Этот, смиренник, копейку даже не приколачивал, но вгвоздивал прямо в свой гроб. У такого не забалуешь, и сквозь пальцы у него не протечёт и золотая песчинка. Головы не поворачивая, затылком видел, где за копейку пятак взять можно. И брал.

Соболями звали таких в Иркутске.

Так-то скажет кто, бороду разгребая дремучую, староверческую:

— Этот из собольков.

И всем понятно, что за тем стоит.

В гербе сибирской столицы соболь обозначен был за мех свой сказочный: медовый, червлёный, с сединой. Богатство в гербе Иркутска означал он. Но знали сибиряки — богат мех сей, золота дороже, но нет в тайге зверя более хитрого, скрытого, коварного, чем соболь. Особенно из баргузинских, самых редких и дорогих — у которого по спине шёлковой, по полю меховому, горящему огнём, чёрный ремень шёл с сединой.

— Соболёк, — говаривали. — Не иначе как соболёк...

Интереснейшая картина, когда люди, да ещё из тех, что побогаче, собираются вместе.

Походка, например. Ну, казалось бы, двигает человек ногами, и всё тут. Нет... Двигать-то он, конечно, двигает, но — как?

Вот идёт молодой купчик. Скок, скок — так ножки и торопятся: с каблучка на носок, с каблучка на носок. Да ещё и лаковые сапожки посверкивают. А что прыгает-то? Да и что за душой у него имеется? Вот эти лаковые сапожки, пожалуй, и всё тут. Чего уж скакать-то? Придержи шаг.

А вот ступает юфтовый [7] Юфть — сорт кожи, получаемый особой обработкой шкур крупного рогатого скота, лошадей, свиней. сапог. Смазной. На всю подошву. Раз, раз, раз... Так и чувствуешь — давит землю. Тяжко ступает, властно. И не захочешь, но отойдёшь в сторону. А не отойдёшь, так он поднимется и даст пинка. Да ещё так, что долго чесаться будешь.

Третий идёт... Спотыкается. Поставит ногу, как на плашку узенькую, повисшую над пропастью, обтопчется, тогда только вторую перенесёт, и опять топчется. Здесь уж и слепой скажет: этот навертелся на побегушках. Туда, сюда и обратно — набегался. А теперь по земле ходит и ждёт: вот-вот стукнут. Так уж и ногу боится поставить. А поставит, думает: «Вторую двигать али обождать?»

Четвёртый идёт, пятый... И каждый ставит ногу, как жизнь его сложилась. Смотри только — и увидишь.

Собрались. В зале гул, голоса, шёпоты:

— Зачем, Фёдор Пафнутьевич, думаешь, скликал нас генерал?

— Знамо, не по головке гладить...

— Это уж ведомо. Сколько ни живу, не видал, чтобы генерал да по головке гладил. Всё больше — по темечку. Да ещё чем потяжелее.

На шептуна покосились. Есть такие. Из тех, что всегда подбодрить рады. Людей любят шибко...

Новее обошлось, к удивлению, миром.

Генерал вышел к купцам, как все генералы выходят: грудь вперёд, в лице значительность, и глаз не видно.

Губами генерал наигрывал некую мелодию:

— Трум, трум, тарарум...

Генералы так часто делают. Вот, кажется, нелепица. Народ вокруг, все суетятся, в мыле, а генерал играет губами. Но то, что нелепица это, скажет только глупец.

Вдумайся, коли башка на плечах есть и жить хочешь дальше неголодный. Ты, можно сказать, язык высунул. Затолкали тебя локтями, затыркали, бока трещат, а рядом стоит человек, глазами поверху водит неопределённо и губами наигрывает, как будто бы ничего и не происходит. Как ты о нём решишь? Ежели не дурак вовсе, наверняка скажешь: «Нет, это неспроста. Этот не нам чета». И будь человек тот даже в партикулярном платье, а подумаешь: «Генерал или лицо должностное высокое. Ишь приглядывается». И тут же локти свои подожмёшь, а то ещё и поклонишься.

Опять же, ежели ты не из глупых. Не из тех, которым только перья на хвосте веером распустить да заорать во всю дурацкую глотку: «Ку-ка-ре-ку!» А там — как говорено в пословице — хоть и не рассветай. Нет! Поклонится тот, кто вперёд смотрит.

И вот что важно. Ну казалось бы — сложи губы в куриную гузку и дуй в них. Звук обязательно будет. Но... не тот, не генеральский. Ты хоть разорвись, дуя так-то, никто на тебя и не взглянет. А ежели очень уж надрываться будешь, ещё и по шее дадут: что, мол-де, — люди терпят, а ты разыгрался... Чтобы при народе на губах выделывать штуки, генералом надо родиться. Отметину иметь особую.

В зале прислушались, как его превосходительство изволил губами обозначить генеральское своё положение, и подтянулись.

Генерал откашлялся и говорить начал о благотворном влиянии торговли на процветание государства. Говорил складно.

Щёки у него по-генеральски, страх всенепременный для процветания государства поддерживая, подрагивали солидно. Подбородок достойно на воротник мундира, реалиями украшенного более чем предостаточно, складками ложился.

— Торговля, — говорил генерал многозначительно, — она и есть торговля...