Том Холт - Песенка для Нерона

Значит, мы поднялись на ноги — это у нас получилось не сразу, поскольку судороги и слепой ужас в равной степени отстегнули нам колени — и смогли, наконец, посмотреть, что происходит.

По моему предположению, всю тяжесть боя приняли на себя как раз те десять или около того человек, которые стояли за спиной лысого персонажа, поскольку некоторые из них были ранены, а одежда запылилась, в то время как лысый мужик блистал чистотой и благоухал, что твой паж. Солдаты лежали на земле с тем распластанным, немного комическим видом, который ясно говорил, что больше они уже не подымутся; двое людей грека тоже лежали без движения, так что битва была выиграна не совсем всухую. Произошедшее с кавалеристами объяснялось тем, что люди грека сжимали в руках: мотыги, вилы, дубовые дубины, в общем, суровые крестьянские инструменты, которые с легкостью превращаются в первоклассное оружие (в конце концов, если они годятся на то, чтобы выколачивать пропитание из богини — Матери Земли — то разобраться с их помощью с несколькими смертными солдатами — это пара пустяков).

— Здесь, — сказал грек, — произошло следующее. У телеги отвалилось колесо, — хруст спиц под ударами большущей дубины указывал на замечательное внимание грека к мелочам. — Вы, бесполезный сброд, воспользовались этим, чтобы сбежать, задержавшись сперва, чтобы разделаться с этим храбрыми, верными воинами. Я со своими ребятами попытался остановить вас, поскольку мы люди законопослушные, но вы смели нас с дороги, похитив попутно молот и зубило. В общем, вот это я буду говорить, когда мне придется доложить о происшествии и потребовать компенсации убытков: два первоклассных полевых работника убиты, причинен ущерб одежде и имуществу, не забудем так же о молоте и зубиле, которые вы найдете в ящике с инструментами в задней части фургона. Если кого-нибудь из вас, жалких ублюдков, поймают, с его стороны было бы весьма любезно повторить то, что я сейчас сказал, хотя в любом случае ни один козел не поставит ваше слово выше моего, если вы так не сделаете. Пока этого не случилось, наслаждайтесь жизнью.

Что хорошо в Луции Домиции — он силен, как бык. Дайте ему молот, покажите цепь и считайте, что работа выполнена. Он как раз освободил последнего из наших попутчиков и облокотился на молот, отдыхая после очередного могучего удара, когда его позвал Грек (а точнее, нас — я держал зубило).

— Эй, — сказал он. — Вы двое.

Примерно с десяток членов нашей компании посмотрели на него с характерным выражение «кто, я?».

— Да, вы двое. Крысолицый типчик и здоровяк. Мы, случайно, не знакомы?

Говорил он по-гречески, но используй он латынь, то безусловно построил бы высказывание в грамматической форме, возможной только на этом языке: Вопрос, Предполагающий Ответ «Нет».

— Кто, мы? — сказал я. — Не думаю, господин.

Он нахмурился. Это было один из тех крепких типов с квадратными лицами, которые ухитряются выглядеть приветливо даже нахмурившись, но меня этим не проведешь.

— Херня, — сказал он. — Я уверен, что видел вас раньше. Такие уродливые рожи трудно забыть, — он еще сильнее насупился, а затем расхохотался. — Ну конечно, я знаю, кто вы. Вы — те двое жуликов, которые пытались обмишулить моего двоюродного брата Фрасилла на рыбном рынке. Я же помогал вас поймать.

Луций Домиций пригляделся к нему.

— О, — сказал он. — Правда?

— Точно-точно, — сказал Грек, ухмыляясь во всю ширину (а лицо у него было широченное, как я, кажется, уже говорил). — Это именно вы. Вот же проклятье. — Он потряс головой. Не думаю, чтобы он так веселился за всю свою жизнь, кроме как на публичных казнях. — До чего ж смешно было, когда эти идиоты-солдаты пробежали мимо бочки, за которой вы прятались. Если б я не сказал, куда смотреть, они бы сроду вас не нашли.

— Занятно, — сказал Луций Домиций.

Грек снова принялся реветь, как бык с коликами.

— Ох, это так смешно, что и словами не описать. Вот, — продолжал он, вытаскивая кошелек размером с гераклову мошонку и швыряя его нам, — забирайте, вы его заслужили, и спасибо за доставленное веселье. Порадовали старика.

У Луция Домиция был такой вид, как будто он с удовольствием оторвал бы Греку голову и сыграл ею в ручной мяч, но всему свое время и место.

— Благодарю тебя, — быстро сказал я, бросился вперед и схватил кошелек, прежде чем он передумал. — Время сваливать, — прошипел я Луцию Домицию, дернув его за волосы, и — как ни странно — он понял намек и последовал за мной.

Как только мы отошли на достаточное расстояние, то бросились бегом, сперва вниз по дороге, а потом свернули на еле заметную козью тропинку, которая вилась среди скал. Мы бежали, пока Луций Домиций не споткнулся о камень и не полетел на землю мордой вниз.

— Ладно, — сказал я, оглядываясь, — пока нормально. — И кстати, — добавил я, валясь наземь, как мешок с луком, — не я ли говорил, что все будет хорошо?

Луций Домиций употребил в мой адрес грубое выражение, совершенно неуместное. Я не обратил внимания, поскольку как раз открыл кошелек Грека. Прошло очень много времени с тех пор, как я видел столько денег в одном месте, не говоря уж о том, чтобы этим место была моя ладонь.

— Разве ты не видишь, — продолжал я, — это именно то, что я говорил тебе о философии и прочем дерьме? Твое дело — правильное настроение, а Судьба позаботится об остальном.

Луций Домиций покачал головой.

— Я ничего подобного не заметил, — сказал он. — Ты был жалок. В суде у тебя был вид плохо нашпигованной оливки.

— Я держал себя спокойно и с достоинством, — ответил я. — А что ты от меня ждал — что я встану и толкну речь? И вообще, не тебе меня критиковать. Ты сидел и хныкал.

— Я не хныкал.

— Нет, блин, ты хныкал. Мне было так стыдно, что я не знал, куда девать глаза. Нет, серьезно, если старые римские семьи слеплены из того же теста, что и ты, меня поражает, что мы не говорим по-карфагенски.

Он выдвинул физически невозможное предложение касательно моей головы и других частей тела, и я оставил его дуться в одиночестве. Прожив в обществе человека столько, сколько я провел с ним, научаешься не обращать внимания на некоторые вещи. С меня все это как с гуся вода, как говорится.

Самое странное — и я говорю чистую правду, клянусь — что я на самом деле всю дорогу знал, что это не конец. Я точно знал, что мы тем или иным способом выберемся, если не будем дергаться и дождемся, когда Бог вытащит все наши каштаны из огня. Стоическая ли это философия, или же пророческий дар, как у безумных старух, которые работают в оракулах — а то, может, какой добрый бог явился мне во сне и рассказал всю историю моей жизни, хотя я этого почему-то не помню. А может, ничего такого. Может, просто инстинкт. Но я знал, с той же неизбежностью, с какой сливы вызывают понос. Я всегда знал. В тот день, в Италии, когда умер Каллист… Ну, да. Наверное, я должен вам об этом рассказать. В смысле, сейчас для этого такой же подходящий момент, как и любой другой, если для подобного вообще бывают подходящие моменты. Правда в том, что я все время откладывал этот рассказ, потому что одна мысль о том дне угнетает меня, что уж говорить о необходимости описать его словами. Но я думаю, вам следует знать, как все было.