Сьюзан Ховач - Башня у моря

– У меня ужасный вид! – в отчаянии воскликнул я, придя к Нэнни. Я не мог понять, почему не замечал этого прежде.

– Ну-ну, – утешила Нэнни. – Стриги волосы и мой хорошенько лицо каждый вечер, и вскоре будешь таким же красавцем, каким был твой папа.

Я решил, что ее оптимизм граничит со снисходительностью, но стал мыть лицо и попросил ее постричь меня.

Драммонд взял меня встречать Галахеров в Голуэй. Я надел новый темный костюм и положил в жилетку отцовские карманные часы с золотой цепочкой. После этого почувствовал себя фонарным столбом в ожидании фонарщика. Стоило мне взглянуть на широкоплечего, мускулистого Драммонда, как я проникался жуткой завистью.

Финеса Галахера я увидел раньше, чем Керри. Изо рта у него торчала его обычная большая сигара, его голубые глаза светились, и с расстояния в двадцать футов я слышал, как позвякивает золото в его карманах.

– Макс, дорогой мой старый друг! – воскликнул он, кидая сигару в водосток (откуда ее тут же вытащил нищий), раскинул руки, по его щекам покатились слезы.

– Синяя Борода! – пискнуло что-то маленькое и круглое за ним.

Она заплясала в мою сторону. Ее волосы казались рыжевато-золотистыми под громадной шляпой с цветами, но в этот момент рука сорвала шляпу, и я увидел курчавую челку.

– Кругломордик? – неуверенно спросил я, хотя и знал, что это она. Глаза у нее остались прежними, вызывающе голубыми. – Привет, как дела?

Я понял, что она, как и раньше, говорит на странном английском. Считается, что жители Бостона говорят как англичане, но я в Бостоне не встретил ни одного человека, чья речь подтверждала бы это заблуждение.

– Бог ты мой! – с испугом воскликнула Керри, – Какой ты стал большой!

– И ты тоже, – ляпнул я, а потом, поняв, что это может показаться грубым, поспешил добавить: – Там, где полагается, я хотел сказать.

Это прозвучало еще хуже, и я с ужасом понял, что сейчас покраснею.

Керри спасла меня, захихикав. Хихикала она ужасно дерзко, никто другой так не умел, и я вдруг забыл о том, что могу покраснеть, и засмеялся вместе с ней.

– Бог ты мой! – вздохнула Керри. – Как же это здорово – повзрослеть наконец!

– Ты можешь поставить на это последний бакс! – сказал я, вспоминая американские словечки, и радостно протянул ей руку.

Финес Галахер провел в Кашельмаре две недели, после чего отправился в графство Уиклоу посмотреть на свой старый дом. Керри он оставил у нас, сообщив, что заедет за ней позднее, но на самом деле (так сообщил мне потом Драммонд) мистер Галахер просто побаивался того, что увидит. Он столько лет рассказывал дочерям, будто появился на свет чуть ли не в райских садах, что теперь боялся их разочаровать, и хотя родился крестьянином, но так далеко продвинулся по пути благосостояния, что опасался, как бы способы его продвижения не испугали их. Однако в Кашельмару мистер Галахер вернулся совершенно счастливым. Родня устроила ему королевский прием, никакого смущения не возникло. Его деревня оправилась от британского угнетения, и ничто не напоминало об опустошении голодных сороковых.

– Если па еще раз скажет о голоде, я закричу, – проворчала Керри. – Заметил, что старики всегда возвращаются к прошлому? Будто нас оно волнует!

– Через тридцать лет ты будешь делать то же самое, – пророчествовал я. – Ты будешь рассказывать: «Я жила во времена Чарльза Стюарта Парнелла, некоронованного короля Ирландии».

– Папа говорит, что с Парнеллом покончено.

– Почему? Было доказано, что то письмо в «Таймс» – фальшивка, и Парнелл реабилитирован!

В этом письме заявлялось, что Парнелл якобы был связан с убийствами в Феникс-парке в 1882 году, и оно вызвало жуткий скандал, но потом фальсификатора изобличили.

– Я ничего не знаю об этом письме, – безмятежно бросила Керри. – Но если па говорит, что с ним покончено, значит это так и есть.

– Почему вы считаете, что с Парнеллом покончено, сэр? – с любопытством спросил я за портвейном у мистера Галахера тем вечером. Прежде меня политика не особо интересовала, но мистер Галахер и Драммонд после ухода дам почти ни о чем не говорили, кроме политики, и часть их одержимости передалась мне. К тому же Чарльз Стюарт Парнелл интересовал меня – он тоже был землевладельцем и протестантом, считавшим себя ирландцем. – Парнелл ведь по-прежнему председатель Ирландской партии, а не все ее члены – недовольные экстремисты.

– Его прикончит та женщина, – заявил Финес Галахер.

– А почему у мужчины не может быть любовницы? – возразил Драммонд, который всегда был предан Парнеллу. – Я бы предпочел лидера с любовницей, чем мужчину, живущего монахом!

– Ну, Макс, мы все, конечно, знаем об этом мире, и я согласен с каждым твоим словом, но человек его положения не должен жить во грехе, и ты знаешь это не хуже меня. Ему все годы это сходило с рук, потому что он не выставлял свою личную жизнь напоказ, а муж поддерживал с ним хорошие отношения, но, если сейчас все станет известно, саксонцы будут смеяться до самого Страшного суда. «Нет, вы только посмотрите на этих глупых несчастных ирландцев, – скажут они. – Самыми нравственными людьми на земле руководит прелюбодей». Нет, Макс, нехорошо это. Не годится.

– Понятно, – протянул я. – Если бы мистера Парнелла считали ответственным за убийства в Феникс-парке, ему бы аплодировала вся Ирландия. Но когда обнаружилось, что у него шашни с замужней женщиной, все его проклинают и обрекают на вечные муки.

Финес Галахер рассмеялся и похвалил, какой, мол, я умный парень.

– Но все не так просто, Нед, – добавил он. – Если бы Парнелл был ответственным за убийства в Феникс-парке, то это было бы политической ошибкой, и только глупцы аплодировали бы ему. Что касается прелюбодеяния, большой политический грех состоит не в самом прелюбодеянии, которое длилось годами. Нет, ошибка в том, что он позволил всем узнать об этом. Этот человек глуп. Если О’Ши инициирует развод, то через год Парнелл будет политически мертв, а если он не понимает этого, то он не имеет никаких оснований быть председателем Ирландской партии.

– Финес, чертовски жаль, что ты против него! – воскликнул Драммонд, и я, к моему удивлению, увидел, что он покраснел от негодования.

– Ну-ну, Макс, не принимай это на свой счет! Мы же говорим не о тебе. Мы обсуждаем Парнелла.

– Неправильно это, когда человека уничтожают за то, что он любит женщину, как если бы он был ее мужем, – упрямо сказал Драммонд, но мистер Галахер просто ответил:

– Макс, таковы правила.

После этого он так аккуратно сменил тему, что у Драммонда не было возможности ему возразить.

Мне не хотелось спрашивать Керри, что она знает о положении моей матери, но Финес Галахер явно сказал ей что-то об этом. Когда мы жили в Бостоне, моя мать была известна как миссис Драммонд, и все девочки Галахера знали ее как жену Драммонда. Даже когда мать позднее развелась, я не писал об этом Керри в моих письмах, опасаясь, что это может вызвать неприятные последствия. Хотя теперь я понимал – ей известна правда, все же обсуждать с ней эту тему был не готов. Легче болтать с ней о других вещах, и я с удовольствием показывал ей долину, знакомил с моими друзьями. Несмотря на свои сомнения, мои друзья сочли ее вполне недурной, но они тушевались при ней, и я тут же понял, что Керри не сможет стать частью гэнга. Я из-за этого чувствовал себя неловко, потому что не хотел ни терять моих друзей, ни отказываться от Керри, но, к счастью, проблема разрешилась к концу июня, когда мистер Галахер вернулся в Америку.