Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Нужно немедленно написать тете Маделин! – радостно прощебетала Керри и принялась болтать о детских кроватках и платьицах.

Я переполошился, эгоистично спрашивая себя, насколько теперь изменится жизнь, но потом пресек эту мысль и попытался почувствовать такое же счастье, как Керри, и удивился, когда выяснилось, что сделать это нелегко. Я мог принять тот факт, что ребенок существует, но его существование почему-то оставалось для меня абсолютно ирреальным. Все повторял, что у меня появится сын и наследник, но, сказав это себе с полдюжины раз, осознал, что мне нечего добавить к этому. Я мог понять, почему Керри так взволнована: ведь ребенок растет в ее теле, но в моем он не рос, потому и таких эмоций у меня этот факт не вызывал. Меня такое безразличие сильно взволновало. Я чувствовал – так быть не должно, но стыдился признаться в этом кому-нибудь.

– Теперь нам, наверное, нельзя спать вместе. – Я пытался говорить мрачным голосом.

– Разве? – в ужасе спросила Керри. – Нет, такого не может быть. Кто тебе сказал?

Я не мог вспомнить. Роясь в воспоминаниях, я увидел мать, бледную, полулежащую в шезлонге, перед тем как удалиться в свою спальню, которую она не делила с отцом.

– Спрошу у мамы, – решила Керри. – Она должна знать.

Миссис Галахер была дамой осведомленной. Она объяснила Керри, что мужья не менее важны, чем дети, а то и более, потому что без них женщины не могут забеременеть, и Керри всегда должна это помнить. Потому меня нужно ублажать, во всем мне потакать, а если я «хочу», то мне нельзя отказывать, при условии, что я буду внимателен и осторожен. Миссис Галахер объяснила Керри, чтобы та не слушала никаких докторов, если те будут давать ей иные советы на сей счет, а еще добавила, что если мы оба не будем выходить за рамки, то никакой опасности выкидыша нет.

Меня это порадовало. И когда в феврале я сообщил дяде Томасу хорошую новость, то мне даже удалось сделать это довольным голосом. Дядя Томас продолжал исследования в медицинской школе, созданной при Гарварде, и снимал жилье в Кембридже, городке близ Бостона, в котором находится Гарвард. Прежде я никогда толком не представлял, чем занимается дядя Томас. Я знал, что он – врач, но не как доктор Кагилл или какой-либо другой доктор, с которыми я сталкивался в прошлом. У него не было приемной на Харли-стрит. Да и пациентов тоже. Работа его проходила в лабораториях при больнице Гая [18] Больница основана в 1721 году Томасом Гаем; сегодня остается одной из ведущих клиник Лондона. в Лондоне, и до своего решения отправиться в Америку он занимался обнаружением болезней в мертвых телах.

– Но я устал от патологоанатомии, – признался он мне в своей маленькой гостиной, выходящей на Чарльз-ривер, – а потому решил заняться клинической патологией, исследованием болезни и здоровья живых. Ты знаешь, в патологии есть несколько областей, и наши знания с каждым годом существенно возрастают. Занятно то, что, хотя людей уже много веков интересует изучение болезней, современная патология существует лишь три десятка лет. Меня всегда очаровывала война с болезнями. Дэвид этого никогда не мог понять, но я все время ему твержу: мои исследования похожи на детективные романы – обнаружение улик, выявление причин смерти, решение загадки. Но вскрытиями я уже наелся. Я приобрел в Лондоне известность как патологоанатом, а теперь я хочу покорять новые высоты. – Он объяснил, что мог бы заниматься клинической патологией и в Лондоне, но предпочел приехать в Америку. – Потому что я в конечном счете, как и ты, наполовину американец, и когда не так давно вдруг понял, что мне почти тридцать, а я толком ничего не знаю о стране моей матери, то решил, что мне предоставляется хорошая возможность заполнить этот пробел. Именно свадьба Дэвида и помогла мне принять окончательное решение. Я понял, что должен провести год в Америке, пока хожу в холостяках и свободен поступать так, как мне вздумается.

– И вы поедете в Нью-Йорк? – уточнил я, подумав о моем дяде Чарльзе, с которым мы уже много лет не общались и который был кузеном дяди Дэвида, но я знал, что, если сам отправлюсь к нему, моя мать придет в ярость.

– Да, я собираюсь поехать туда весной, познакомиться с Мариоттами. Ты еще будешь здесь?

– Вряд ли, – ответил я. – Мы к этому времени должны уже будем вернуться в Ирландию из-за состояния Керри.

И я сообщил ему о ребенке.

Он поздравил меня, а потом добавил:

– Нед, теперь тебе понадобится больше денег. Знаешь, нужно что-то решать с Драммондом. Нелепо, что ты занимаешь деньги у родственников, а Драммонд и твоя мать живут на широкую ногу в твоем доме.

– Когда мне исполнится двадцать один…

– Ты можешь себе позволить ждать столько времени? Одному Богу известно, в какие руины превратят Кашельмару Драммонд с твоей матерью за эти годы. Я, пожалуй, напишу Дэвиду, спрошу, что он думает на сей счет. У меня нет ни малейшего желания обращаться в суд, но…

– Никаких судебных тяжб, – перебил я громче, чем нужно. – Я дождусь, когда мне будет двадцать один.

– Нед, ты повторяешь эту фразу, как волшебное заклинание, но что именно ты будешь делать, когда тебе исполнится двадцать один?

– Уволю Драммонда и попрошу мать переехать в Клонах-корт.

– А если она откажется? Ты уверен, что тебе так или иначе не придется обратиться в суд, чтобы избавиться от Драммонда?

– Я… я подумаю об этом позднее. Когда придет время.

– Нед, – мягко заметил дядя Томас, – время пришло. Ты должен действовать сейчас.

Я энергично потряс головой.

– Нед, что такое? В чем дело? Ты боишься Драммонда? Почему? Ну ведь ты не подозреваешь его в убийстве отца?

– Я знаю, что он его убил, – признался я, подавляя жуткое желание расплакаться и рассказать ему, как я получил разрешение на брак. Мои слова настолько ужаснули его, что он потерял дар речи. – Поэтому я ничего не могу сделать. Боюсь повредить матери. Он потащит ее за собой, а я не могу этого допустить. Моя собственная мать… – Я не мог продолжать.

Наконец Томас произнес:

– Я должен был настоять на вскрытии… но не мог поверить, что Маделин ошиблась, а она была уверена… абсолютно уверена…

– Трудно допустить, что тетя Маделин может быть настолько неидеальной, чтобы ошибаться. – Мой голос снова звучал спокойно, гораздо спокойнее, чем его.

– И даже если бы вскрытие подтвердило диагноз, скандал был бы неимоверный. Думаю, я намеренно избрал другой путь.

Он по-прежнему был настолько охвачен ужасом, что я поспешил добавить:

– Вы не избирали другой путь, дядя Томас. Вы подумали о возможности отравления и отвергли ее. А это разные вещи.

– Нет, хуже, – мрачно возразил он. – Это свидетельствует о том, что врачам не стоит доверять, когда речь идет о членах их семей. На них влияют предвзятые представления и предрассудки, которые формируют их суждения. Бог мой, как же я мог повести себя столь непрофессионально? Я должен был настоять на надлежащем расследовании, а не слушать теорию Борджиа, которую предложил Дэвид, и не принимать на слово диагноз женщины, которая не имеет медицинского образования.