Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Восемь фунтов две унции, доктор, – уточнила Нэнни, сразу ставя его на место.

– Ну-ка! – воскликнула тетя Маделин. – Разве не замечательный ребенок?

Младенец снова мяукнул. У него было красное лицо, глаза закрыты.

– Да, – согласился я. – Очень милый.

– Хочешь его подержать? – спросила тетя Маделин.

– Лучше нет. Я боюсь его уронить.

– Не говори глупостей! – строго одернула тетушка и передала мне ребенка.

Мяуканье прекратилось. Ребенок уснул, а когда я опять посмотрел на его маленькое личико и увидел только спокойствие и безмятежность, то ощутил слепую, ни на чем не основанную веру, что мир – хорошее место и этому человеку в нем будет хорошо.

Моя роль страуса вдруг потеряла смысл. Я наконец вытащил голову из песка, а когда снова посмотрел на мир, в который походя привел сына, то понял, что этот мир стал для меня совершенно невыносим.

Я помню, как ясно подумал, словно вслух проговорил: вот здесь я приму бой. С этого момента я перестану смотреть в другую сторону.

Все дело в приоритетах. Я все время думал об этом, пока писал дяде Томасу. Я любил мать, но должен ставить Керри и ребенка на первое место. Моя мать жестоко пострадает, но она, в конце концов, была всего лишь пособницей свершившегося преступления, и дядя Томас был убежден, что хороший адвокат добьется ее оправдания. После процесса она сможет вернуться на какое-то время в Кашельмару, а когда оправится, я ее как можно мягче попрошу переселиться в Клонах-корт.

«Дорогой дядя Томас, я пишу, чтобы опровергнуть все мои слова из прошлого письма и просить Вашего немедленного возвращения в Америку…»

Мне не приходило в голову, что можно было подождать всего лишь три месяца до запланированного возвращения дяди Томаса в сентябре. Я и без того ждал слишком долго и не мог больше терять ни минуты. Преступник, убивший двоих, может убить и третьего, и если я сейчас ничего не предприму, то тоже стану пособником. Нужно было действовать. К тому же я больше не мог жить под одной крышей с убийцей моего отца и дяди.

«…Убежден, что дядя Дэвид был отравлен…»

Я пытался объяснить, почему лгал в предыдущем письме, но мои объяснения теперь лишались для меня смысла. Смерть дяди Дэвида слишком сильно меня потрясла, и я был не способен тогда действовать рационально. Просто хотел отложить последствия, убеждая себя, что ничего не произойдет.

Я дописал письмо и на следующее утро поскакал в Линон передать его в почтовую карету. После этого чувствовал такую слабость, словно растратил всю свою энергию на выполнение какого-нибудь Гераклова подвига. Когда же пришел домой, то отправился бы отдохнуть в свою комнату, если бы Джейн не перехватила меня в холле.

– Ах, Недди, случилось что-то ужасное – бедняжка Озимандия смертельно болен, но никто не посылает за доктором Кагиллом, никто не понимает, никто не помогает!

Я успокоил ее как мог, потом пошел с ней в ее спальню, где несчастное животное лежало в своей кошачьей коробке. Кот явно умирал. Его глаза подернулись туманом, дышал он с трудом. Вонь кошачьей рвоты была такая ужасающая, что нам пришлось выйти в коридор.

– Это крысиный яд, – стенала Джейн, умываясь слезами. – Я знала, что это плохо кончится. Яд все еще лежит в маленьких блюдечках на чердаке, и я говорила, что бедняжка Озимандия примет яд за молоко, если попадет на чердак. И вообще не понимаю, зачем понадобился крысиный яд. Считаю это ужасным оскорблением моим котам. Это все равно что сказать, будто они так глупы – даже мышей не ловят. А они не глупы! Говорили, что дядя Дэвид жаловался на мышей, но он, вероятно, ошибся, потому что с тех пор, как появился Озимандия, в доме не было ни одной мыши.

– Постой, – прервал я сестру. – Ты уверена, что крысиный яд принесли, когда здесь был дядя Дэвид?

– Конечно уверена! Ты думаешь, я могу забыть, когда моих котов так оскорбляют? Это случилось на третий день после приезда дяди Дэвида, но в доме не было яда, когда он пожаловался, поэтому пришлось привозить из амбулатории. У тети Маделин там всегда есть яд, потому что ей досаждают мыши, но это ее вина, ведь она не держит кота. Будь у нее кот, как Озимандия…

– Джейн, кто привез яд из амбулатории? Ты не помнишь? Фланниган или О’Мэлли? Или… мистер Драммонд?

– Нет, не мистер Драммонд, – серьезно ответила Джейн, подняв ко мне заплаканное лицо. – Мистер Драммонд всегда был так ласков с моими котами и говорил, как они ловко ловят мышей. Нет, это мама сказала, что нам нужен яд, и она сама поехала за ним в амбулаторию.

Я решил подумать об этом позже. Потом разберусь, что все это значит.

Всему найдется простое объяснение, но сейчас я чувствовал такую усталость, что и думать не мог. Когда начну разбираться, сам, наверное, буду недоумевать, как же это я проявил такую тупость. Позднее, но не теперь.

Озимандия умер, и я, словно издалека, видел, как организую маленькие похороны. Я вырыл могилку в отдаленном углу сада, Джон сколотил крест, а Элеонора написала углем: «Озимандия. 1885–1891. Покойся с миром».

Дети разговаривали у могилы. Я слышал их, но находился так далеко, что слова казались мне иностранными.

– Было бы неверно скорбеть вечно. Я слишком молода, чтобы стать затворницей, но, когда я умру, вы увидите, что в моем сердце написано «Озимандия».

– Джейн, в твоем сердце не хватит места! «Озимандия» гораздо длиннее «Кале».

Я перед этим осмотрел чердак и обнаружил, что все блюдечки с крысиным ядом уже удалили, кроме одного – его явно просто забыли.

– И было бы несправедливо винить маму в небрежности горничной, – услышал я издалека свой голос.

– Я ее не виню, но…

Дети опять принялись спорить. Я сказал Джейн, чтобы ни в коем случае не говорила о яде матери, поскольку для нее будет мучительно знать, что она, пусть и не специально, приложила руку к смерти Озимандии.

Я не хотел, чтобы мать знала, что мне известно про яд из амбулатории.

– Да, мы должны пощадить маму. Представь, как она будет переживать, если узнает. – Это добавила Элеонора.

– Мама никогда себя не простит, – задумчиво согласилась Джейн. – Да, мы ее пощадим.

Потом я оказался в библиотеке. Один, без всяких мыслей.

Я вообще не мог думать.

Прошло много времени. Уже когда смеркалось, я подумал: она, должно быть, не в своем уме.

От этой мысли мне стало легче, это все равно что думать об отвратительных пороках как о промысле Божьем. Сумасшедшая. Не подлежит ответственности. Ее можно только пожалеть и помочь ей.

Я сел за стол, зажег лампу и попытался все осмыслить. Сначала подумал о моем отце. Почему мне никогда не приходило в голову, что его убила мать? Ведь мотив был у нее, а не у Драммонда. Конечно, Драммонд мог узнать об этом… потом. Нет, я не собираюсь обелять Драммонда. Он тоже убийца. Может быть, отца или моего дядю он не убивал, но Макгоуана точно убил, в этом я не сомневался. И в любом случае это из-за Драммонда мать пала так низко, что пошла на убийство, чтобы содержать его и детей. Он виноват не меньше ее, а может быть, больше. И уж я постараюсь, чтобы он не ушел от наказания. Я пока не знал, как это сделать, но если хорошенько подумать, то наверняка изобрету что-нибудь.