Сьюзан Ховач - Башня у моря

– Как вы, черт побери…

– Фрэнсис, ты вызывал мое любопытство. Перед своим отъездом из Нью-Йорка я попросил секретаря нанять частного детектива, чтобы навести кое-какие справки, а когда я вернулся из Висконсина, то пришел в ужас, прочтя собранные сведения. Тебе не следовало пускаться в азартные игры, пытаясь вернуть утраченное. Насколько мне известно, фараон – очень опасная игра. – (Он уставился на меня, не в состоянии поверить своим ушам. Его прикушенные губы побелели.) – Ты на волосок от банкротства. Пытаешься взять деньги в долг, но тебе никто не хочет помогать. Нью-Йорк – плохой город для банкротов, верно, Фрэнсис? Быть банкротом в Нью-Йорке – все равно что прекратить существование. Какая ужасная перспектива! И какое счастье, что у тебя есть богатый родственник, который, возможно, пожелает прийти к тебе на помощь!

Наконец самообладание изменило ему. Все его тело налилось яростью.

– Вы… будь проклят…

– Прибереги свои проклятия для другого случая. Они тебе понадобятся, когда будешь давать разрешение на свадьбу сестры.

– Я никогда не дам разрешения! – завизжал он. В таком состоянии Фрэнсис явно потерял способность ясно мыслить. – Никогда!

– Выбора у тебя нет.

Тут он оставил все попытки вести себя цивилизованно и вознамерился ударить меня, но я без труда уклонился.

– Фрэнсис, перестань! – резко сказал я. – Если ты ударишь меня, от банкротства тебя это не спасет. Тебя спасет разрешение на брак сестры. А теперь я попрошу тебя поторопиться с разрешением, потому что я уже устал от ожидания.

К этому времени его всего трясло.

– Вы отвратительный старик! – прорычал он, когда дар речи вернулся к нему. – Чем вы развлекаетесь в Англии? Растлеваете десятилетних девочек с кухни?

Я направился к двери:

– Фрэнсис, желаю тебе приятного банкротства. Всего доброго.

Он позволил мне дойти до коридора, прежде чем сдаться перед неизбежным и раболепно броситься за мной.

– Кузен Эдвард… постойте… пожалуйста… я извиняюсь… постоянное напряжение, вы должны понять… я совсем не в себе…

Он был отвратителен. Вызывал омерзение. Я смотрел на его мясистое лицо, развратные очертания пухлогубого рта, который бормотал подобострастные банальности. Мне было стыдно за него.

– Успокойся, – оборвал я бормотание, не в силах более ни мгновения выносить его. – Перед моим отъездом из Нью-Йорка мы посетим стряпчего и подпишем контракт. Я заплачу тебе при условии, что ты дашь разрешение на мой брак с Маргарет. Если ты хоть пальцем шевельнешь, чтобы помешать браку, я подам в суд и верну деньги, а потом лично приеду в Америку, чтобы увидеть, как суд объявит тебя банкротом. Это ясно?

– Да, – сказал он все еще заплетающимся языком. – Да, конечно. Как скажете.

– Маргарет не должна знать о нашей ссоре, и я не желаю, чтобы она выслушивала твои обвинительные речи в мой адрес до ее отъезда.

– Да. Конечно. Я понимаю.

– Она приедет в Англию с лучшим гардеробом, какой только может пожелать девица ее положения, а твоя жена будет сопровождать ее. Если захочет, пусть возьмет с собой детей. Но не Бланш. Что же касается тебя, то никогда не пытайся появиться в одном из моих домов.

– Да, милорд. Хорошо, милорд. Как скажете.

Дело было сделано. Я получил желаемое. Ничто, кроме этого, не имело значения, и я, чувствуя усталость, но и удовлетворение, пошел наверх в китайскую комнату сообщить Маргарет, что Фрэнсис был счастлив услышать хорошие новости про нас.

По возвращении в Лондон я предполагал на неделю остановиться в доме на Сент-Джеймс-сквер, где собирался написать черновик доклада о маисе. Город к этому времени должен был погрузиться в спячку: сессия парламента уже закончилась, и я буду иметь возможность работать не отвлекаясь, а потом уеду за город. Обычно осенние месяцы я проводил в имении в Уорикшире, а на Рождество отправлялся в Ирландию.

Однако, вернувшись на Сент-Джеймс-сквер после путешествия поездом из Ливерпуля, я обнаружил не только стопку писем, ждавшую меня в библиотеке, но еще и последнего нанятого мной учителя для Патрика.

Никаких следов самого Патрика не обнаружилось.

– Где мой сын? – сердито спросил я у молодого мистера Мейнарда. – Он нездоров?

Мистер Мейнард был не в себе. Он переминался с ноги на ногу и смотрел на меня с самым несчастным выражением.

– Милорд, он… он…

Я молча выругал себя за то, что взял такого молодого учителя управлять неуправляемым, выругал Патрика, который наплевал на мою доброту, – ведь я для наблюдения за ним нанял слишком снисходительного молодого человека.

– И когда он уехал?

– Три дня назад, милорд. Он оставил записку…

– Где она?

– Вот, милорд.

Записка была начертана на моей почтовой бумаге каллиграфическим готическим шрифтом, а на полях Патрик акварелью нарисовал цветы. Сходство записки с рукописной иллюстрированной книгой поразило меня.

«Уважаемый мистер Мейнард, – писал Патрик, – пожалуйста, не принимайте это на свой счет, но мне чертовски наскучил Лондон, и я решил отправиться в Ирландию к моему приятелю Родерику Странахану. Я дам о Вас самые благоприятные отзывы моему отцу. Заверяя Вас в моих наилучших пожеланиях на будущее, остаюсь Вашим преданным учеником. Патрик Эдвард де Салис. P. S. Спасибо за все Ваши уроки».

– Милорд, – неуверенно проговорил мистер Мейнард, – я не знал, ехать за ним или нет, но, зная о вашем скором возвращении, решил, что должен остаться до вашего приезда, чтобы объяснить…

– Безусловно, – согласился я. – Вы получите месячное содержание и рекомендательное письмо. И прошу вас покинуть мой дом как можно скорее. Всего вам доброго, мистер Мейнард.

Он поплелся из комнаты, а я позвал моего секретаря, и он тут же появился с бюваром, который прижимал локтем к боку.

– Филдинг, я поменял планы и завтра уезжаю в Кашельмару. Вы можете оставаться здесь, пока не разберетесь со всеми письмами, а потом отправляйтесь прямо в Вудхаммер-холл, куда в скором времени приеду и я. Не забудьте заплатить мистеру Мейнарду месячное жалованье и напишите обычное рекомендательное письмо, чтобы я подписал его до отъезда. А теперь если мы можем наконец заняться письмами…

В тот день мы работали до половины девятого, потом я отпустил секретаря, съел баранью котлету и приказал мальчику-посыльному найти экипаж и подогнать его к двери.

Я был рад вернуться в Лондон. В кебе с наслаждением вдыхал прохладный вечерний воздух, смотрел на площади, дома и улицы, по которым проезжал, и чувствовал себя совсем в другом мире, ничуть не похожем на Нью-Йорк с его удушающей жарой. Я надеялся, что Маргарет полюбит Лондон так, как люблю его я. Размышлял о том, что дом на Сент-Джеймс-сквер понравится ей, хотя, конечно, она наверняка захочет переделать на свой вкус какие-нибудь комнаты. Женщины любят перестраивать дом на свой лад. Помню, как Элеонора перебирала образцы обоев и обивочных тканей.