Вячеслав Маркин - Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель...

Затем долго шли по суше, строго выдерживая порядок следования. Шествие открывали жители двух соседних селений с длинными палками, показывающие дорогу. За ними — три солдата в ряд, следом — Головнин, слева от него — солдат, справа — специальный человек, отгонявший мух и комаров, сзади — другой, державший концы верёвок, а за ним — курильцы-айны, нагруженные доской, на которой мог бы сидеть или лежать Головнин, если бы он не захотел идти. В таком же окружении шли остальные шесть пленников. Замыкала шествие толпа японцев и курильцев, нёсших продукты и вещи. Вся колонна состояла из 150—200 человек. Иногда минут на десять пленники, измученные болью от впившихся в тело верёвок, садились на носилки, но долго «ехать» на узких досках было очень неудобно.

Шли быстро. Японцы хотели до ночи прийти в город Анкэси на восточном побережье острова Эдзо (так до 1869 года назывался Хоккайдо). Там пленникам обещали развязать руки на время. Оказалось, однако, что всего на несколько минут. После ночлега в доме с железными скобами в стене для верёвок начался дальнейший путь от селения к селению.

Совместное путешествие постепенно сближало узников и конвойных. «Японцы час от часу становились к нам ласковее», — отмечал Головнин. Они стали просить нарисовать шлюп или написать что-нибудь по-русски на веерах. Сотни вееров были таким образом помечены. «Японцы почитают русское писание такой же редкостью, как и мы восточные рукописи».

У японцев уже были веера с русскими надписями ещё от участников экспедиции Эрика Лаксмана, побывавшего в Японии двадцать лет назад. На одном из вееров, который показали Головнину, были выведены четыре строки русской песни, начинавшейся словами «Ах, скучно мне на чужой стороне». Хозяин веера хранил его как большую драгоценность, обернув в несколько листов плотной бумаги.

Поднявшись на гору, пленники увидели вдали город Хакодате. На пути к нему, в широкой долине остановились в большом селении Онно, окружённом со всех сторон горами, защищавшими от холодных ветров. «Здесь не лишним будет заметить, — писал Головнин, — насчёт многолюдства и трудолюбия японцев. По всему берегу, по которому мы шли, протягивающемуся почти на 1100 вёрст, нет ни одного залива, ни одной заводи или даже изгиба берега, где бы не было многолюдных селений и даже между селениями на летнее время становятся шалаши, в которых живут люди... все они вообще занимаются рыбной ловлей... Кроме того, собирают и сушат на солнце раковины и водоросли, потому что «море ничего не производит такого, чего бы японцы не ели...»

В Хакодате пленников ввели «с большим парадом между многочисленного стечения народа, которым обе стороны дороги были усеяны...»

Вскоре русские подошли к дому, для них предназначенному. Это был большой тёмный сарай, внутри стояли клетки из толстых брусьев. В них предстояло жить. Весь ужас был в том, что не объявлен был срок заключения. Камера-клетка в длину и ширину была всего шесть шагов, с двумя окнами, одно выходило к стене, из другого видны были горы, поля и берег другого острова, за проливом.

Затем состоялись допросы у главного начальника города, он спрашивал то же, что и другие. Вопросов было много, они свидетельствовали о безмерной любознательности японцев. Они хотели знать всё и о личной жизни пленников, и о порядках в Российской империи, и о размерах морского флота, и об особенностях православия. Обязательны были вопросы о Резанове, Хвостове и о том, что произошло на Курильских островах в 1806 году. Несмотря на многократные и обстоятельные объяснения: решение об обстреле японских строений Хвостов принял единолично, а не по приказу русского императора, недоверие японцев сохранялось. Они подозревали, что «Диана» послана русским царём для нападения на японские владения или, по крайней мере, для разведки.

Между допросами были большие перерывы — по две-три недели, потом всё повторялось. Казалось, время остановилось. Наконец, спустя много месяцев пленникам сообщили, что решение об их освобождении может принять только сам император и надо ждать, когда это произойдёт.

Понемногу улучшилось положение в тюрьме, а 1 апреля пленников перевели в жилой дом, но и там они находились за решёткой и под охраной. Наконец пришло письмо из столицы Японии: предложение губернатора Матсмая освободить русских было отвергнуто, предписывалось держать их в плену. Морякам предлагали остаться в Японии. Мичман Мур, немец по отцу, согласился на это предложение, что затрудняло осуществление давно задуманного Головниным и Хлебниковым плана освобождения.

Но всё же побег состоялся. Матросы, тайно достав два ножа на кухне, вырыли подкоп под стеной, через него в ночь на 24 апреля шестеро узников выбрались наружу. Узкой тропинкой прошли на дорогу, пересекли кладбище и вышли в предгорья горного хребта, отделявшего от моря. До рассвета поднялись на горный гребень, где ещё лежал местами снег, на котором оставались следы. Стараясь обходить снежные пятна, вышли на дорогу, ведущую к лесу, но тут увидели погоню и свернули с дороги в заросшую кустарником лощину.

Настал день. До ночи беглецы оставались в тесной пещере, рядом с водопадом, где почти нельзя было вытянуться, лечь и даже поворачиваться надо было с осторожностью. Просидели так весь день, который был ясным и солнечным. Когда зажглись звёзды на небе, вновь стали подниматься по горному склону. Шли прямо на север, на Полярную звезду. У Головнина мучительно болела ушибленная нога. Он даже просил своих спутников оставить его, чтобы те смогли выйти к морю, найти судно и вернуться на родину. Никто не согласился, решили устраивать привалы почаще. Головнин с трудом шёл, держась за пояс матроса Макарова, тот буквально тащил офицера. Дойдя до лесной чащи, беглецы остановились на отдых, но уже через два часа поднялись и двинулись дальше. Днём они спали, а ночью шли, переходя из одной лощины в другую, то поднимаясь в гору, то спускаясь с горных склонов.

На третий день пути решились на вершине, покрытой тростником, разжечь костёр. Сварили собранные черемшу и конский щавель. Из снега воду натаяли. На следующий день вышли к реке, стремительно спускавшейся в каменистых берегах к морю. Но идти вдоль неё было очень трудно, то и дело приходилось переходить с одного берега на другой, а глубина кое-где была по пояс.

В пустой, брошенной хижине без крыши на берегу высушили одежду, опять сварили черемши со щавелём, отдохнули. Наутро увидели, наконец, вдали море. Всего один хребет преграждал к нему путь. Пересекая его, на дне небольшого ручья, среди сгнивших кореньев и листьев раскопали мелких раков. «Вид их был весьма отвратителен, но мы ели сих насекомых как какое-нибудь лакомство».