Лев Демин - Хабаров. Амурский землепроходец

— Ну и что? Кто из нас не без греха. А главное — ты великое дело сделал, амурские народы привёл под государеву руку, Амур освоил. Твой подвиг не забудется.

— За добрые слова спасибо.

— А вот Францбеков зело натворил делов. И Стеншин не совсем был неправый, когда обвинял воеводу во всяких грехах. Акинфов никак не может распутать до конца все злоупотребления своего предшественника.

Заговорили о немалых прегрешениях Францбекова. По сравнению с обвинениями в адрес Хабарова, которые Сибирский приказ не был склонен принимать во внимание, Стеншин предъявил прежнему воеводе обвинения более весомые и многочисленные. Францбеков прежде всего обвинялся в превышении власти, что могло рассматриваться как тяжёлое политическое преступление, подходившее под понятие «государева слова и дела». Связанное с командованием крупным отрядом поручение, данное воеводой самолично, по мнению Стеншина, могло рассматриваться как умаление чести государя. Хабаров, простой промысловик и хлебопашец, не мог выступать в роли организатора похода и начальника отряда. Как организатор похода Францбеков заслуживал осуждения.

Воевода обвинялся в том, что вкладывал в экспедицию свои личные деньги, чего не имел права делать. Чтобы пресечь злоупотребления воевод, правительство стремилось ограничить для них возможность вести частную коммерческую деятельность. С этой целью воеводам запрещалось вкладывать свой капитал в промысловое дело и торговлю. Практическая деятельность воеводы Францбекова давала массу примеров нарушений таких запретов, в чём новый воевода Акинфов мог легко убедиться даже при беглом знакомстве с делами предшественника. Снабжая Хабарова и других промысловиков орудиями труда, съестными припасами, порохом и другим имуществом, воевода выступал как алчный ростовщик, стремившийся к личному обогащению. Главной статьёй его обогащения становился соболиный промысел.

Стеншину было известно, что Францбеков как-то проговорился о том, что «даурская служба встала ему недёшево — в 30 тысяч рублей». Об этом ретивый дьяк не замедлил сообщить в Москву. В Сибирском приказе возник естественный вопрос: каким образом воевода при ограниченности источников его существования мог стать обладателем такой крупной суммы. Сибирский приказ мог располагать косвенными уликами, подтверждавшимися доносом Стеншина и говорящими о том, что Францбеков — великий мздоимец, наживший нечестными путями крупное состояние. Новый якутский воевода был вынужден прибегнуть к тщательному расследованию, «государеву сыску».

Свой донос на Францбекова Стеншин направил в Москву с кем-то из верных ему людей. Однако к этому времени воевода успел направить в Москву три отписки, в которых деятельность Хабарова была представлена с самой лучшей стороны, а сам Ерофей Павлович — как человек инициативный, исполнительный, прекрасный организатор. На основании отписки воеводы его деятельность получила в Сибирском приказе самую высокую оценку.

Донос Стеншина, содержавший всякие кляузы на Хабарова, опередил четвёртую отписку Францбекова, но Сибирский приказ даже после знакомства с кляузным доносом не изменил своего весьма положительного мнения о деятельности Ерофея Павловича. Сам глава приказа князь Алексей Никитич Трубецкой весьма положительно отозвался о Ерофее Павловиче. А когда кто-то из приказных дьяков попытался указать ему на жалобы Стеншина в адрес Хабарова, Трубецкой резко оборвал его:

— Какое это имеет значение? Подумаешь, назвал воевода Хабарова не «Ерофейкой», а «Ерофеем Павловичем»... Значит, он заслужил того.

— А чужих покручеников в свой отряд Ерофейка всё же переманивал, — не унимался дьяк.

— Ну и что? — снова оборвал его Трубецкой. — Для нас это несущественная мелочь, чтоб заниматься ею. Пусть воевода в таких мелочах разбирается. Вот за Францбековым много всяких нарушений числится. От этого никуда не уйдёшь. Здесь к жалобам Стеншина неизбежно придётся прислушаться.

Обо всём этом Сабельников поведал Хабарову.

— Чую, не поздоровится Францбекову, ой как не поздоровится, — сказал Сабельников. — Он смотрел на своё воеводство как на средство для собственного обогащения. Сколько он средств своих, а вернее, сворованных у казны, вложил в пушной промысел?

— Бог ему судья, — уклончиво произнёс Хабаров.

— А почему только Бог? До Бога высоко... Убеждён, что Акинфов распутает неблаговидные делишки Францбекова. Сколько всяких жалоб на него поступало в Сибирский приказ. Не счесть! Немало жалоб от богатых торговых людей. Воевода принуждал их поставлять в казну хлеб по заниженным ценам, а то и задаром. А ведь главное то, Ерофей Павлович, что тебе не поведал. Возрадоваться бы тебе должно?

— С какой стати?

— А вот с какой: князь Алексей Никитич Трубецкой остался доволен твоими действиями на Амуре. Он доложил Боярской думе о присоединении Амура к Руси и о твоих заслугах, Хабаров. Дума доложила о твоих деяниях государю. Учти, Ерофей, Трубецкой близкий к Алексею Михайловичу и поэтому влиятельнейший вельможа. Царь с его советами и просьбами считается. Посчитался и на этот раз. Ты заслужил поощрение государя, его именного указа о твоём награждении и награждении твоего войска!

— Низко кланяюсь государю и князю Трубецкому.

— И ещё готов тебя обрадовать, Ерофей Павлович. Трубецкой добился того, что на Амур будет послано тебе в подмогу трёхтысячное войско во главе с окольничим и воеводой, князем Иваном Ивановичем Лобановым-Ростовским.

— Ишь ты... Ещё один князь, кажись, из Рюриковичей.

— Истинно из Рюриковичей. Потомок князей Ростовских.

— А как же рядом с ним я, мужик, лапотник?

— Не отчаивайся. Бывает, что за великие заслуги достойный человек подымается из грязи да в князи... Не в князи, конечно. Это я для красного словца присочинил. А вот чин тебе за твои заслуги дадут. Уверен, получишь приличествующее твоим заслугам высокое звание, хотя бы сына боярского.

— Когда же можно надеяться на прибытие трёхтысячного подкрепления?

— Думаю, не скоро. Надо же ещё собрать такую силу великую. Собирать людей будут и в Москве, и по городам и весям Поморья и Сибири. На это уйдёт немало времени. А сколько, думаешь, потребно для такой людской оравы лодок, речных дощаников, чтоб перебросить всю её на Амур?

— Вестимо, много. Зело много.

— То-то же. И времени потребно много, чтобы все эти лодки, дощаники срубить. В Сибирском приказе подсчитали, что придётся изготовить сотни полторы речных судов. По распоряжению Трубецкого мастера Поморья, Верхотурья и сибирских городов взялись за дело. Крестьян в ближайших местностях обложили повинностью, они должны заготовлять строевой лес, потребный для строительства дощаников, а также обеспечить хлебными запасами будущее войско.