Лев Демин - Семен Дежнев — первопроходец

— Есть малость. Должно, переутомился в дороге.

— Да ты садись. У своих ведь. Пусть передачей ясачной казны займутся твои целовальники. А мы пригласим приёмщиком и оценщиком мягкой рухляди именитого гостя Остафья Филатьева.

— Слышал это имя.

— Ещё бы не слышать. Его приказчики вели торговые операции и у вас, в Восточной Сибири. И ты мог не раз их встретить, в Якутске. Остафий для нас свой человек.

Пригласили именитого купца Филатьева, жившего неподалёку. С помощью приказного купец сверил по описи общее количество шкурок, убедился в их отменном качестве и дал заключение, что казна целиком доставлена в Москву в сохранности. Об этом свидетельствовала «приёмная роспись», составленная Филатьевым. Она убеждает нас в том, что никаких злоупотреблений со стороны Дежнёва и его товарищей допущено в пути не было, и объяснения начальника отряда о вынужденном вскрытии сум и мешков кажутся нам убедительными. Подмоченные шкурки на вынужденных стоянках удалось просушить. А на объеденные мышами несколько шкурок за время их хранения в тобольском амбаре Филатьев не стал обращать внимания. Естественная убыль в такой большой партии за время столь долгого и трудного пути неизбежна.

Начальник приказа Стрешнев принял Дежнёва, расспрашивал его о сибирской службе, успешно ли идёт промысел. И он обратил внимание на болезненный вид Семёна Ивановича и спросил участливо:

— Нездоровится?

— Дорогу тяжело переносил. Ослаб. Боюсь, что не доехать мне до Якутска. Дозвольте, батюшка, отряд снарядить и отправить в обратный путь. За начальника я бы поставил целовальника Самойлова. В помощь ему можно дать другого целовальника Гаврилу Карпова. Люди надёжные.

— Коли не уверен в себе, оставайся в Москве. Позаботимся о тебе. Отдохнёшь, окрепнешь, избавишься от хворей, воспрянешь духом. Вернёшься тогда в свой Якутск, к семье.

— Дай-то Бог, батюшка Родион Матвеевич.

Семён Иванович Дежнёв, старый казачий атаман, выполнил свою последнюю службу. Вернуться в Якутск, к семье, увидеть сыновей ему было не суждено. Он тяжело заболел и был уже не в состоянии пускаться в долгий и нелёгкий обратный путь. Его товарищи добрались до Лены без своего предводителя. Дежнёв был прикован к постели, когда давал последние напутствия Ивану Самойлову и Гавриле Карпову, возглавившим отряд. Спутники его расставались с Семёном Ивановичем сердечно, трогательно, кое-кто даже прослезился. Чувствовали ведь, что больше не увидят его. Даже Нефед Стадухин низко поклонился Дежнёву и сказал нерешительно:

— Ты ведь, Семён Иванович, с батей моим служил. Крутоват был батя, непростой мужик — по себе знаю. Знаю, не легко тебе с ним приходилось. Кому с ним было легко? А тебя батя уважал.

— Не тебе судить родителя. Бог нам всем судья. А сделал Михайло для России много. Смелый был первооткрыватель. Гордись таким отцом.

Затянувшееся прощание с сослуживцами утомило Дежнёва. Он тяжело откинул голову и закрыл глаза:

— Идите, други мои. Переутомился я.

Долгие годы тяжёлых испытаний, голод, нужда, зимняя стужа, утомительные поездки в любое время года и, наконец, многочисленные ранения — всё это подорвало крепкий организм. Дежнёв ещё крепился во время последней дороги в Москву, бодро делил с товарищами все трудности. А в Москве он как-то сразу сдал, одряхлел, ослаб. Может быть, бремя тяжёлой ответственности за государеву казну, досмотры и дознания на таможенных заставах поспособствовали хворям, разом навалившимся на него.

Последним покинул Дежнёва Иван Самойлов.

— Не желаешь ли что-нибудь передать семье, Семён Иванович? — спросил он напоследок.

— Сделай одолжение, Иване.

Дежнёв достал из кармана кошелёк, пошитый из цветной тряпицы.

— Возьми это. В кошельке немного монет — всё, чем богат. Купи что-нибудь у купца для детей моих малых.

— Что ты хотел бы?

— Не знаю. Купи что-нибудь по своему выбору, что бы стал покупать своим деткам.

Он ещё прожил год с небольшим. Отдадим справедливость Сибирскому приказу. Дежнёва не бросили на произвол судьбы. Посчитались всё же с его заслугами, с высоким атаманским чином. Стрешнев упросил купца Остафья Филатьева взять больного и одряхлевшего Дежнёва на своё попечение. Сибирский приказ оплачивал купцу содержание атамана. Семёна Ивановича поселили в дворовом флигеле купеческой усадьбы, в котором жили филатьевские приказчики.

Пришла весна 1672 года. С весенним потеплением наступило для Семёна Ивановича некоторое временное улучшение. Он по-прежнему был слаб, ходил, покачиваясь, испытывая головокружение. Но находил в себе силы, чтобы выйти из флигеля, посидеть на солнцепёке, прогреть свои старые кости, зарубцевавшиеся раны, послушать, о чём судачат в Москве. Иногда отваживался дойти до ближайшей церквушки, поставить свечу перед образом. Когда исчезло головокружение, Дежнёв, вдыхая свежий весенний воздух, пошёл медленным шагом к Красной площади. Там он остановился перед кремлёвскими воротами, ожидая увидеть царский выезд. В эту пору из Кремля выезжала вереница карет в окружении всадников на сытых конях.

На запятках карет — рынды в высоких песцовых шапках с короткими бердышами. Толпа зевак провожала кортеж. Ещё бы, сам царь Алексей Михайлович с многочисленными чадами и домочадцами переезжает в летний подмосковный дворец в селе Коломенском.

Картину пышного царского выезда Семён Иванович рисовал в своём воображении, но так и не дождался этого впечатляющего зрелища. Должно быть, царь выезжал из Кремля через другие ворота.

А Коломенский дворец, о котором Дежнёв был наслышан как о чуде чудном, диве дивном, узреть ему не довелось. А наслышался о нём. Филатьевские приказчики рассказывали о дворце как о восьмом чуде света. Дворцовые терема разукрашены резьбой, колоночками, шпилями, увенчанными двуглавыми орлами, кровлями — бочонками, крылечками. Дивятся иностранцы на то неповторимое творение рук русских мастеров.

Остафий Филатьев в первое время пытался приглашать Дежнёва к себе в дом. Семён Иванович вежливо отказывался, ссылаясь на свои хворобы.

— Зачем я тебе, Остафьюшка, хворый да убогий? Мне бы тело моё увечное, израненное под тёплым одеялом прогреть.

Остафий и отстал от хворого постояльца, но в хорошей еде ему не отказывал. Впрочем, ел Дежнёв мало, более половины пищи оставлял нетронутой.

Дом Филатьева посещали другие именитые и богатые купцы. Среди них был и Василий Усов. Однажды Василий наведался к Дежнёву в его флигель, держался просто, накинувшись на Семёна Ивановича с напускной обидой:

— Пошто обидел меня, Семейка?

— Чем я обидел тебя, купец? — не мог понять Дежнёв.

— Обидел, не в моём доме остановился. Я бы тебе не такую коморку, а просторную горницу отвёл, с изразцовой печью.