Николай Дежнев - Два францисканца

То, что я собираюсь рассказать, большинству покажется плодом фантазии, но самое удивительное, что история эта сущая правда. Логично было бы спросить: а есть ли доказательства? Их нет. Их нет, хотя документ я держал в руках и до сих пор пальцы мои помнят шершавость плотной, пожелтевшей от времени бумаги. В тайне от себя я даже надеюсь снова его обрести, — вдруг теперешний обладатель прочтет эти строки! — но, как человек реально мыслящий, прекрасно представляю, что это весьма маловероятно. Другой причиной, заставившей меня взяться за перо, является всегдашнее мое чувство долга, на этот раз долга ученого, обязанного ознакомить людей со своей находкой. И хотя я не историк и вообще далек от этой области, почему-то причисляемой к наукам, я не вправе унести с собой в могилу то, что знаю. Почему я ждал двадцать лет, почему не сделал этого раньше?.. Кто знает, мы все не слишком спешим выполнять свои обязательства и уж конечно же не потому, что я сам ждал прихода францисканцев, хотя однажды увидеть их мне все же удалось. Есть и еще одна причина, объясняющая мою медлительность. Очень возможно, что для изложения этой истории на бумаге мне требовалось приблизиться к Луиджи по возрасту и во всей полноте представить себе то, что ему довелось пережить. В любом случае всё случилось, как случилось и теперь уже поздно что-либо менять.

Что еще следует сказать прежде, чем я приступлю к моему повествованию?..

Вы, должно быть, уже поняли, что свою роль в этой истории я хотел бы ограничить исключительно рамками свидетеля, кому довелось оказаться в некотором месте в определенный момент времени, и не более того. Никаких претензий на авторство. Никаких комментарий и уточнений, всё, что знаю, изложено ниже… Да, вот еще что! Попавший по воле случая в мои руки документ был на итальянском, которым я не владею. Организованный подстрочный перевод текста грешит изъянами и не только по вине переводчика-любителя из моих друзей, но и по причине плохой сохранности пострадавшей от времени бумаги, оказавшейся местами просто нечитаемой. Поэтому, да и по причине неопытности моей в таких делах, вряд ли написанный мною текст способен передать вкус итальянского того времени, не говоря уже об индивидуальности манеры письма Луиджи… Да, еще, — все даты указаны в соответствии с современным календарем, да их и не так много.

Вот, пожалуй, и все, пора начинать.

Какое-то время назад, а точнее тому почти двадцать лет, я жил и работал в Вене. Среди моих коллег и знакомых попадались очень разные люди так что я был вхож в несколько кружков или компаний где все мы проводили свободное время. Обычно собирались в хойригенах, небольших загородных ресторанчиках, где подается местное вино и острые самодельные закуски, но однажды, что совершенно не типично для австрийского общества, нас пригласил к себе один знакомый скульптор, живший, как теперь помнится, на холме над городом в районе Питер-Йордан штрассе. Вечеринка была в разгаре, когда, по инициативе хозяина, заговорили вдруг об эпохе возрождения, о том, что уже тогда все было готово для начала промышленной и даже научной революции, которой, однако, пришлось ждать еще долгие века. Обвиняли в этом, помнится, инквизицию да и в целом недостаточное развитие общества, как вдруг скульптор воскликнул:

— Постойте, у меня же где-то есть сохранившийся с тех времен документ!

Оставив нас в большом, напоминавшем музей зале, где все блестело полировкой и хрусталем ламп, он вышел куда-то и очень скоро вернулся с папкой, в которой среди старых бумаг нашлись несколько сколотых самой обычной ржавой скрепкой, пожелтевших от времени страниц. Судя по тому, как они хранились, хозяин дома не придавал им никакого значения. Он купил их по-дешевке в Риме где-то после войны и, похоже, с тех пор к ним не прикасался. Продавец утверждал, что документ датируется шестнадцатым веком и имеет какое-то отношение к Леонардо да Винчи и действительно имя художника можно было разобрать начертанным на пожелтевшей бумаге. Тут же кто-то из гостей вспомнил, что часть бумаг Леонардо оставалась в Италии, а часть он взял с собой во Францию и вполне возможно, что эти страницы исписаны рукой гения, но тут же в компании нашелся знаток, охладивший пыл собравшихся. Он компетентно заявил, что да Винчи был левша и писал справа налево, так что остальным для прочтения его текстов требовалось зеркало, да и все оставленные им документы известны наперечет.

Про находку эту скоро забыли и вечер покатился по привычным рельсам, но перед расставанием я почему-то о ней вспомнил и попросил скульптора одолжить мне бумаги на время для снятия копии. Тот, человек в общении легкий и, как оказалось, щедрый, готов был их мне подарить, но я отказался. Жалею ли я об этом теперь?.. Нет, жалость не то чувство, какое я испытываю, как теперь понимаю, я тогда совершил преступление перед человечеством. Но кто бы мог знать будущее, кто вообще в этой жизни что-либо знает…

Я вернул документ в целости и сохранности, оставив себе только снятую на ксероксе копию. Листы бумаги были ломкими и я очень боялся их повредить, но Бог миловал. Вот он текст, написанный незнакомым мне человеком более четырех столетий назад:

«Сегодня девятнадцатое мая одна тысяча пятьсот восемьдесят третьего года от рождения Господа нашего. Восемьдесят третий год! — Боже, как давно я живу на этом свете, как хочется дожить до нового столетия! Но нет, не доживу. Я умру, умру может быть даже сегодня. Я знаю это точно и свет вечерней зари окрашивает кровью написанные мною строки. Кому я пишу? Кто вспомнит о бедном Луиджи? Разве только сосед порадуется, что можно прибрать к рукам мой нехитрый скарб да лавочник помянет недобрым словом за так и не отданный долг… И все же я снова в Риме, городе моего детства!

Весь сегодняшний день, скорее всего последний день моей жизни, я просидел на верхней ступени старой каменной лестницы, сидел и наблюдал за текущей далеко внизу на маленькой площади жизнью. Старый, облезший фонтан притулился у стены выходившего на нее храма, мальчишки-оборванцы играли в его тени в камешки, крикливо спорили, отнимая друг у друга мелкие монеты. Жарко, солнце палит нещадно, люди ползают, как сонные мухи и редко когда через площадь прогромыхает, стуча ободом о камни мостовой, запряженная мулом повозка. Я сидел и думал о бессмысленности жизни и мне было грустно… Хотя довольно лгать! Все-таки удивительно устроены люди, даже на смертном одре мы пытаемся в глазах других себя приукрасить. Казалось бы: не всё ли равно, так нет, пока есть ещё последние силы, пусть и дрожит рука, во что бы то ни стало нанести на полотно жизни последний мазок! Что-то подправить, подмалевать… А правда вся в том, что и в последний свой день, как и всю прожитую жизнь, я ждал их!