Лев Демин - Семен Дежнев — первопроходец

Беличьи шкурки имели хождение на рынках Архангельска и Холмогор заместо денег. Откуда же у обитателей северной лесной деревушки деньги? Вот и охотились на белку с помощью лука и разных ловушек и копили шкурки. На них можно было закупить у купцов и ржаной мучицы, и необходимый в хозяйстве инструмент, и отрез тонкого сукна на праздничный кафтан, и куль соли, а ещё серьги устюжской работы для девиц на выданье.

Обычно ранней осенью, когда заканчивались полевые работы, сообща снаряжали дощаник под парусом. Кидали жребий. И тот, на кого жребий падал, отправлялся в плавание, беря с собой подручными подрастающих сыновей, братьев или других ближайших родичей. Путь лежал по Пинеге, Северной Двине, Белому морю.

На этот раз жребий выпал на Ивашку Дежнёва.

— Плывём, Семейка, — сказал он сыну. — И зови Агашку. Будет мне помощником.

Агашка, иначе говоря, Агафоник, тоже из рода Дежнёвых, двоюродный племянник Ивана, молодожён, женившийся год назад на миловидной зырянке из соседнего селения. Недавно молодые возрадовались рождению первенца. Агашка, хотя и без большой охоты покинуть молодую жену с младенцем, возражать Ивану не стал. Ивашка Дежнёв был односельчанами уважаем и признавался как бы за негласного старосту. Официальный староста Власий Двинянинов обитал в приходском селе. Это был крепкий зажиточный мужик, к тому же и староста церковный, скупщик пушнины, которую перепродавал с немалой выгодой для себя архангельским и холмогорским купцам.

Нагрузили дощаник и тронулись в путь, провожаемые всей деревней. Кто-то крикнул с берега зычно:

— Бог вам в помощь, мужики! Помолитесь за нас святым угодникам, Савватию и Зосиме.

— Непременно помолимся, дорогие мои, — отозвался старший Дежнёв.

Шли под парусом вниз по реке. Лёгкий попутный ветерок благоприятствовал плаванию. Лишь иногда брались за вёсла, когда дощаник отклонялся от фарватера и появлялась угроза сесть на мель. В приходском селе сделали остановку. Село разбросано по пологим склонам холма, над которым возвышается бревенчатая церковка с луковичными главками. Среди жилых строений выделялась большая изба на подклети с гульбищем, украшенным резными перильцами. А позади избы теснились хлева и амбары. Всё это принадлежало Власию Двинянинову. Ему-то и счёл необходимым нанести визит Иван. Староста всё-таки, и над волостью и над приходом.

— Здравия желаем, куманёк, — громогласно возгласил, встречая его, Власий. Никаким кумом Дежнёв ему не приходился, недолюбливал Двинянинова за жадность. Власий обращался к каждому подобным образом, вроде бы и ласково, но ничем не обязывающе. Вручил Иван старосте подарки — пару кадушек собственной работы и ведёрко форели, выловленной в лесном озерце. Двинянинов принял подарки как должное, но смягчился и пригласил гостя в дом выпить с дороги кружку домашнего кваса и закусить сдобной медовой коврижкой. Разрешил и дежнёвским спутникам зайти в жилище и присоединиться к угощению.

В отличие от большинства крестьянских изб русского севера, так называемых курных, топившихся по-чёрному, дом Двинянинова отапливался кирпичными печами, тщательно побелёнными. Освещалась изба сальными свечами в медных подсвечниках. Лавки были устланы медвежьими шкурами. Красный угол украшали образа в массивных серебряных окладах.

Семейка вслед за отцом перекрестился на образа и осмотрелся.

Дом казался богатым, не сравнимым с родительской избой. Горница выглядела высокой и просторной. Не то что большинство поморских изб. У большинства бедняков и даже хозяев среднего достатка избы топились по-чёрному. Печи клались без дымохода, а иногда это была просто груда булыжника для очага. Дым стелился по избе, устремляясь под потолок и всасываясь в дощатую трубу в отверстии потолка. В избе всегда было дымно и угарно. Потому-то обитатели северных деревень страдали болезнью глаз, именуемой впоследствии медиками трахомой, нередко слепли в молодом возрасте. Освещались такие избы тускло. Много ли света может дать едва мерцающий фитилёк в глиняной плошке с жиром, отбрасывающий тусклые блики на чёрные от копоти стены. Весной обычно начиналась предпасхальная уборка. Вся семья вооружалась скребками, мочалками, тряпицами и принималась рьяно скрести и отмывать от копоти стены. Но их белизны хватало ненадолго.

Гости выпили по кружке кваса, съели по кусочку медовой коврижки. Вежливо, дружным хором отказались от дальнейшего угощения. Власий спросил Ивана въедливо:

— Не забыл, кум, про должок свой?

— Про какой должок глаголешь?

— Запамятовал? А бутыль жира тюленьего, что дал тебе в долг прошлой весной?

— Как же, долг платежом красен. Непременно расплачусь с тобой шкурками. Вот только...

— Не нужны мне твои шкурки. От своих закрома ломятся. Предложу тебе другое... Возьми с собой Игнашку моего. Пусть сынок мой Соловки узреет, соловецким угодникам помолится за всю семью нашу. Будешь кормить и опекать парня в пути. Вот и посчитаем, что долга за тобой нет.

Иван вынужден был согласиться. Возражать богатею он не хотел, хотя и согласился не по своей охоте. Игнашка, ровесник Семейки, выглядел парнем, изнеженным родительской лаской. Вместо крепких мускулов жирок на теле. Этот не помощник в плавании. Пожалуй, хлопот с Игнашкой в пути не оберёшься. Но что поделаешь — придётся брать с собой двиняниновское чадо.

Священник отец Зиновий благословил путников, прочитал краткую молитву и осенил отплывающий дощаник крестным знамением.

Плыли вдоль низменных лесистых берегов, окаймлённых зарослями тальника. Иногда из зарослей взлетали стаи диких уток с шумным кряканием. Поселения попадались не часто, и лишь однажды — погост с одинокой столпообразной церковкой. Плыли Пинегой до впадения её в Двину, чуть повыше Холмогор. В Холмогорах остановились на отдых у знакомого псаломщика, служившего прежде на Пинеге. Псаломщик получил за усердную службу повышение — теперь служил дьяконом в городском каменном храме. Посетили литургию, потом отоспались на сеновале у дьякона.

Вот и Архангельск на правом берегу широкой и полноводной Северной Двины, главный морской порт России. В ту пору русские ещё не прорубили окно в Европу через Балтийское побережье. Пройдёт немало лет, прежде чем решит эту историческую задачу царь Пётр Алексеевич, прозванный Великим. А пока что царствовал его дед Михаил Фёдорович, первый царь из рода Романовых, хилый телом и не блиставший умом. А фактически правил страной отец Михаила — властный и умный патриарх Филарет, до принятия монашеского сана Фёдор Никитич.

Архангельск производил впечатление быстро растущего города, раскинувшегося вдоль берега Двины на больших просторах. Повсюду раздавался стук плотницких топоров, визг пил, пахло свежим деревом. Громоздились штабеля строевого леса, тёса, кирпича. Строились жилые дома, купеческие хоромы, амбары для хранения разных товаров, русских и заморских, храмы. Над городом возвышалось несколько массивных белокаменных храмовых сооружений. Фигурные кресты на главках церквей сверкали позолотой. Возводились и скромные бревенчатые церквушки. Всё зависело от богатства прихода. На Двине стояли на якорях или у причалов торговые корабли, русские и иноземные, под разными флагами: английскими, голландскими, датскими, норвежскими. На набережной слышалась чужая речь, встречались чужеземцы в необычных для русского глаза платьях.