Лев Демин - Семен Дежнев — первопроходец

— А знаете, други мои, из какой муки выпечены эти пирожки и лепёшки?

— Из ржаной, вестимо, — ответил Трофим.

— А откуда эта ржаная мучица?

— Не с Лены, конечно. Привозная, — убеждённо сказал Дежнёв.

— А вот и ошибаешься. Семейка. Ленская это мука, здешняя.

И Исай поведал, что поселился на верхней Лене, вблизи Кутского устья, достойный человек Ерофей Павлович Хабаров, крепкий рачительный хозяин. Он и промысловик удачливый. Сколотил промысловую артель и разбогател на заготовке соболиных шкурок. А ещё успешно занялся земледелием и скотоводством. Он первым на Лене распахал обширные угодья, более двадцати десятин, и засеял их рожью, стал выращивать горох и разные овощи. Добился неплохого, по местным условиям, урожая ржи. А ещё устроил Хабаров соляные варницы. Он наглядно показал, что если найдутся у него последователи, то всё русское население ленского края может быть обеспечено местным хлебом и солью. Да вот чем это всё обернулось...

— Не хотел я о воеводе Головине толковать, — сказал Исай. — У всех набил оскомину на зубах этот Петруха. Но не могу не сказать об этом, прости Господи...

Исай умолк, не подобрав нужного резкого словечка. Потом, собравшись с мыслями, продолжал:

— Ерофей Павлович человек отменной энергии и трудолюбия. Он из тех людей, которые приносят великую пользу делу освоения края, подают пример его населению: смотрите, люди, ленский край вовсе не бесплоден, он пригоден для земледелия. Пётр Головин из тех, кто губит это доброе начало. Вместо того, чтобы поддержать хозяйство Хабарова, поставить его в пример другим, перенести его опыт на Алдан, Амгу, Витим, Олёкму, воевода обошёлся с Ерофеем несправедливо, подло.

— Каким образом несправедливо? — спросил Дежнёв.

— А вот, слушай... Направляясь в Якутск, Головин наслышался в Устькутском селении о хозяйстве Хабарова, пожелал лично его осмотреть. Как будто бы восхищался его размахом. Взял у Ерофея Павловича якобы взаимообразно большую партию ржи на прокорм гарнизона. Конечно, расплачиваться с ним и не собирался. А потом решил забрать хозяйство Хабарова в казну, по сути дела, ограбил его.

— По какому праву? — воскликнул Дежнёв.

— Какое может быть право у воеводы, который считает, что он царь и бог на здешней земле? Придрался к Ерофею по каким-то мелочам и решил поступить с ним круто. Но Хабаров не из тех, кто легко сдаётся. Добивается у воевод права осваивать новые угодья на Киренге.

Судьба Ерофея Павловича Хабарова и его хозяйства взволновала всех участников застолья. Ерофею сочувствовали, Головина резко осуждали.

Засиделись до позднего часа. Первыми ушли псаломщик Агапий со своей супругой Степанидой. Псаломщику предстояла служба у ранней заутрени. Вслед за ними ушла Катеринка, оставившая без присмотра малых ребятишек. Вспомнил о каких-то своих неотложных торговых делах и Исай. Откланялся, поблагодарив хозяев, и удалился. Остался единственный гость Трофим Усольцев.

— Теперь могу рассказать тебе, Семейка, как унизил меня, разобидел Петруха.

— Рассказывай, Троша. Давай-ка выпьем с тобой в знак дружбы по кружечке винца. Налей нам, Аба. Себе не наливай. Тебе нельзя.

Выпили, закусили салом. Дежнёв услышал заурядную по тем временам историю.

Пётр Головин вёл разговор с якутским тойоном, возглавлявшим один из ближайших родов. Род этот исправно выплачивал ясак и относился к русским властям вполне дружелюбно. Его девушки выходили замуж за казаков. Но Головин, дабы продемонстрировать тойону свой властный, жёсткий характер, говорил в нарочито грубом, агрессивном тоне, пересыпая речь отменными ругательствами. Престарелый якут, не привыкший к такому обращению, терялся, отвечал слабым, неуверенным голосом. Трофим толмачил. В другой обстановке перевод подобной беседы не вызвал бы у него ни малейшего затруднения. Толмач он был опытный. С женой-якуткой свободно изъяснялся на её родном языке. Но слабый, неуверенный голос тойона Трофим плохо улавливал. Часто переспрашивал его, просил говорить более отчётливо. А это раздражало Головина. Он отпускал такие замысловатые и непристойные ругательства в адрес якута и Усольцева, каких в якутской лексике не существовало. Трофим пребывал в затруднении, не зная, как передать их смысл и по возможности не обидеть старика. В конце концов воевода вышел из себя и накричал на Трофима:

— Мямля ты, а не толмач! Тебе бы нужники чистить, а не толмачить. Пошёл вон! И Ваську Пояркова позови.

Пришёл к воеводе Поярков, ожидавший грозы. Головин напустился на него:

— Не мог хорошего толмача подготовить!

— Трошка Усольцев самый опытный из наших толмачей.

— Хреновый твой Трошка, а никакой не самый опытный. Будешь сам мне толмачить.

— Как тебе угодно, Пётр Петрович.

Из попытки Пояркова толмачить тоже ничего путного не получилось. Василий прервал своё толмачество и обратился к воеводе:

— Сего старца ты шибко перепугал, Пётр Петрович. Говорит он тихо, поминутно спотыкается, словно заика. Приходится просить его повторяться. И потом... в языке саха нет матерных выражений. Ты бы поделикатнее с ним... без этих самых словечек.

— Ты ещё будешь меня учить, Васька. Пошли вон оба.

— И что ты надумал, Трофим? — спросил Дежнёв, выслушав рассказ гостя.

— Подал воеводам челобитную с нижайшей просьбой перевести меня в Олёкминск или на Киренгу. Попала моя челобитная в руки дьяка Филатова. Говорит мне дьяк — докладывал, мол, о твоём деле воеводам. Головин ругался и кричал — а не хочет ли этот Трошка в райские кущи? Ишь ты, Олёкминск или Киренгу ему подавай. Пригрозил Петруха перевести меня в Жиганы на нижней Лене. Место то гиблое, суровое.

— А может, зря погорячился, Троша? Повременил бы с челобитной. Петруха Головин не вечен в воеводском кресле.

Усольцев ничего не ответил на это, а только тяжело вздохнул. Абакаяда убрала со стола и задремала в уголке. В это самое время в избу неожиданно ввалился Михайло Стадухин, какой-то весь размашистый, взъерошенный, неуёмный. В руках он держал гранёный штоф медовухи.

— Прослышал, что гостей собираешь. А земляка-пинежанина не забыл? Неладно поступаешь, Семейка, — с напускной обидой выговаривал Дежнёву Стадухин.

— Не взыщи, Михайло... — ответил ему Семён Иванович. — Ты теперь человек именитый, то ли казак, то ли купец. А я простой казачишка. Интересен ли я тебе?

— Стало быть, интересен, коли пожаловал в твой дом.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал Усольцев. Стадухина он не любил за его высокомерие и своенравность. Он понял, что зашёл Михайло к Дежнёву неспроста, и понял, что здесь он, Трофим, лишний.

— Куда спешишь, Троша? — пытался удержать его Дежнёв.

— Дома Катеринка с детьми малыми.

— Коли так, иди. Поговорим ещё о твоём деле.