Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

— Скоро закончат, — произнес Капутанников таким тоном, будто именно от него зависят ремонтные работы. И тут же, без всякого перехода, спросил: — А вы, Алексей Петрович, не встречались с новым командующим фронтом?

— С Жуковым? Нет, не доводилось.

— А с Тимошенко?

— Два раза.

— А с Павловым?

— С Павловым тоже не довелось.

— А я с Жуковым встречался в Кишиневе. Еще в сороковом. Он там командовал армией вторжения, которая вытеснила из Бесарабии и Северной Буковины румынские войска. А с Павловым встречался в Борисове. В июле сорок первого. Очень, знаете ли, неблагоприятное впечатление произвел он на меня.

— Почему же?

— Неврастеник, знаете ли. Командующий фронтом должен быть не таким. Вот Конев — совсем другое дело! У него чувствуется хватка настоящего полководца. — И сообщил, понизив голос: — Только ему не дают развернуться.

— Если другое дело, тогда почему вместо него поставили Жукова? — спросил Алексей Петрович, проигнорировав последнюю фразу, которая показалась ему если не провокационной, то весьма неосторожной.

Капутанников пожал плечами, произнес со значением:

— Сверху виднее.

Алексей Петрович давно уже заметил, что люди, попав на фронт, становятся раскованнее, откровеннее и даже легкомысленнее в своих суждениях. Ни Майкин, ни Капутанников, случись их встреча где-нибудь вдали от фронта, не позволили бы себе так вольно судить о большом начальстве, тем более пересказывать нелепые слухи. А тут, где смерть подстерегает человека на каждом шагу, страх перед властью будто бы притупляется, развязывая языки даже самых робких. Но где гарантия, что кто-то из них — тот же Капутанников — не пойдет в особый отдел и не перескажет разговор, сопроводив его своими домыслами? Такой гарантии нет, и не ему, Задонову, пережившему смерть брата, пытать свою судьбу.

А еще Алексея Петровича во все время этого разговора не покидало ощущение, что Капутанников не зря увел его в сторону от остальных, что ему что-то нужно. К тому же подмывало спросить, чем закончилось дело о заговорщиках, выявленных тогда еще Капустанниковым на курсах «Выстрел». Однако повода не находилось, и он спросил о другом:

— Как ваш роман о сапожниках?

— Так и не написал, — оживился Капутанников. — После курсов меня послали в командировку на Север, вернулся из командировки, призвали в армию, отправили в Одесский военный округ.

— А чем закончилась та история… помните? — не удержался Алексей Петрович.

— А-аа, это… Честно говоря, не знаю, — замялся Капутанников. — Да и, как я уже говорил, то в командировку, то в армию… Не до того было.

Алексей Петрович покивал головой и повернулся спиной к ветру, прикуривая очередную папиросу. Ему вдруг стало до того скучно, что захотелось зевнуть во все челюсти, до хруста в скулах и звона в ушах. И тут он услыхал за своей спиной торопливый шепот Капутанникова:

— У меня к вам, Алексей Петрович, большая просьба… Только вы не поворачивайтесь! — умоляюще произнес он, предупреждая любое движение Задонова. — И, пожалуйста, не отказывайте мне.

— Так в чем дело, Степан Георгиевич?

— Дело в том, что этот Майкин… он повсюду таскается за мной. Буквально повсюду! Один раз попросился подвезти, и с тех пор… Меня уже от него тошнит. Честное слово! И потом… он все время на что-то намекает. Может, на ту историю, о которой вы спросили. Не знаю. Но мне кажется… Да что там кажется! Я уверен, что он меня постоянно провоцирует, что его специально подсадили ко мне. Я с ним все время на нервах. Уж я и так, и этак, все впустую. Уж я его и гнал, и унижал, и все такое, а он… а с него как с гуся вода. Прямо и не знаю, что делать. И потом, он ворует у меня темы. Вот и сейчас: я еду к танкистам, и он увязался за мной. И будет тоже писать о танкистах же. И тиснет в своей газетенке. А я пока напишу, пока отошлю, пока в «Труде» напечатают…

— Чем же я-то могу быть вам полезен? — занервничал Алексей Петрович, чувствуя, что сбываются его опасения при виде Капутанникова.

— О, вы все можете! Вам только стоит сказать Мехлису… товарищу Мехлису то есть, и он вас послушает. К тому же, я не обязан всюду таскать этого Майкина за собой.

— Так и пошлите его на все тридцать три буквы русского алфавита!

— Посылал. Без толку. Пробовал уезжать среди ночи — никак! Он будто и не спит, караулит. Или у него сговор с моим шофером. Я с этим Майкиным скоро завою.

Алексею Петровичу тошно было это слышать, но отказать Капутанникову он тоже не мог по своей всегдашней деликатности и нерешительности, особенно если его так униженно и так страстно просят. И он решил пообещать, лишь бы отделаться, а там как-нибудь само образуется:

— Хорошо, при случае я скажу начальнику политуправления фронта. Но и вы проявите изобретательность сами. Не может быть, чтобы все так выглядело безнадежно, как вы мне обрисовали.

— Именно! Именно безнадежно! — воскликнул Капутанников, нервно чиркая спичками о коробок.

— Пойдемте, мост, кажется, уже починили, — прервал этот тягостный разговор Алексей Петрович и направился к своей машине.

Мост, действительно, починили. Вставший на мосту регулировщик пропускал машины с ранеными, ехавшие в тыл, за ними все остальные с той стороны, и только затем стал пропускать те машины, что ехали в сторону фронта.

— Не напишет старший политрук о саперах, — уверенно сделал вывод из этого обстоятельства Чертков. — Вот если бы его машину пустили первой, тогда другое дело.

Алексей Петрович встал на сторону Капутанникова:

— Именно поэтому и напишет. Этот штрих очень даже не лишний в портрете старшего лейтенанта. Если бы все так же ревностно выполняли инструкции, порядку было бы значительно больше.

Через пару часов мучительной езды поднялись на взгорок и сразу же услыхали весьма недалекую стрельбу орудий: бах-ба-ба-ба-бах! Короткая пауза и снова: бах-ба-ба-ба-бах! Но, главное — совсем не страшно. Более того, эти бабаханья как-то не вязались с тем, что там гибнут и калечатся люди, царит злоба, ненависть и отчаяние. Орудийная пальба была просто звуками, назойливыми и ненужными в этом затянутом туманной пеленой мире. К ним прислушивались какое-то время, затем перестали обращать внимание. Да и не до них было: мерзкая дорога, сырой, замешанный на прокисших запахах прелой листвы воздух, когда хочется в тепло, поближе к огню, и чтобы рядом была женщина, молодая и красивая.

Машины спустились в низину. Перед мостом через речушку стоит танкетка, из люка торчит голова в черном шлеме, пулемет смотрит в сторону подъезжающих машин; в десяти метрах от дороги лошади под навесом, на мордах торбы, рядом конармейцы в длинных кавалерийских шинелях — КПП.

Остановились. Предъявили документы. Задонов спросил у пожилого лейтенанта в кубанке с голубым верхом, где расположен штаб армии.