Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

— Да, — поддержал Сменщиков своего комиссара. — Учимся помаленьку, изживаем собственную глупость, как вы изволили выразиться. Бог даст, и научимся. А там и войне конец.

— И когда этот конец наступит? — спросил Алексей Петрович, заедая водку соленым огурцом.

— Не сегодня и не завтра, — дипломатично ушел Сменщиков от прямого ответа. Затем все-таки решил уточнить, заметив разочарованный вид московского гостя: — Думаю, года два-три придется с ним повозиться, пока совсем не научимся.

— Или пока он не выдохнется, — вставил комиссар.

— Не без этого. Но выдохнется он не скоро: вся Европа на него работает, и в войсках кого только нет, начиная от французов, кончая иными братьями-славянами. Еще столько вдов и сирот наплодим, что вся Россия слезами умоется, — заключил Сменщиков так уверенно, точно дано ему было такое зрение — видеть на два-три года вперед.

— Нового командующего фронтом видели? — спросил комиссар, благоразумно меняя тему разговора.

— Встретил на дороге, — ответил Алексей Петрович.

— Как он вам показался?

— Так он мной не командует, — тоже ушел Задонов от прямого ответа, вспомнив уклончивый разговор с майором Кругликовым. — Не мне о нем и судить.

— Всю противотанковую артиллерию у нас забрал, — вставил наболевшее Рамишев.

— Мелко плаваешь, академик, — не поддержал своего начштаба Сменщиков. — Значит, туго у нас с противотанковой артиллерией, если он по отдельным батареям ее считает. Будь я на его месте, тоже забрал бы. Сейчас немец попрет на Можайск, а пуще того — по флангам ударит всей своей мощью. Если там не удержим, Москве не устоять. Тут каждую пушку считать станешь, не то что батареи. — И, обернувшись к Алексею Петровичу: — Отступали, столько всего бросили с перепугу и от невозможности вывезти, вряд ли когда сосчитаем, а теперь вот… поштучно. Вечно у нас так.

— Вот вы со своим полком станцию брали, — повел свою тему Алексей Петрович. — Было ли что-то такое, что отличало этот бой от других?

— Так все бои чем-то отличаются друг от друга, — уверенно, как о давно известном, произнес Сменщиков. — Там мы атаковали при поддержке роты танков. Одиннадцать машин, среди них один КВ и одна тридцатьчетверка. Пехота впереди, танки чуть сзади. Как огневая точка противника себя проявила, танк ее прямой наводкой жах! — точки нету. И потом четыре дня держались, силы немцев на себя оттягивали. И все благодаря танкам. Без них все было бы по-другому.

— И нелетной погоде, — добавил начштаба.

— Так вас специально бросили, чтобы вы оттянули на себя противника? — не поверил Алексей Петрович.

— Специально, — уверенно подтвердил Сменщиков. И все же поправился: — Мы, разумеется, этого не знали. Приказ был взять станцию и держать до подхода основных сил дивизии. А потом, когда нас отрезали от своих, поступил приказ держаться до последнего бойца и патрона. Вот тогда я и понял, для чего мы брали станцию. Даже если бы немец знал, что мы отвлекаем на себя его силы, он все равно нас в покое не оставил бы: мы у него как кость в горле торчали, потому что и железную дорогу, и шоссе перекрыли, лишив его маневра вдоль фронта. Ну и… держались: больше половины полка там полегло. Зато, как я потом узнал, из окружения вырвалось несколько наших дивизий… Вернее, то, что от них осталось, — поправился полковник Сменщиков, а затем продолжил: — А все потому, что немец ослабил на них давление и разжижил стягивающее окружение кольцо. Значит, не зря мы там зубами и когтями держались за эту станцию.

— А как вам удалось вырваться?

Сменщиков усмехнулся в усы.

— Хитростью. Как только получили приказ на прорыв, так сами оповестили немцев, что наша задача состоит в том, чтобы продолжать стоять насмерть и никуда со станции не уходить. Ну, он и поверил, немец-то. Ночью снял несколько батальонов с разных участков и сосредоточил их на двух направлениях, чтобы, значит, рассечь наши порядки. На это мы и рассчитывали. Следили за ним во все глаза и уши. И как только узнали, что на некоторых участках против нас лишь сторожевые охранения, под утро ударили, смяли их и ушли в леса. Так вот и вырвались.

— И много людей вышло к своим?

— Чуть больше роты, — погрустнел Сменщиков.

— Так и полк у нас был двухбатальонного, и те не полного, состава, — заметил комиссар Рудько.

— И вы там были? — удивился Задонов.

— А мы с ним как нитка с иголкой, — усмехнулся Сменщиков. — Вместе в кавкорпусе служили, вместе уголек в Воркуте рубили, вместе полком командовали, а теперь вот дивизией. — И пошутил: — Видать, моя фамилия где-то и читается как двойная: Сменщиков-Рудько. Иначе давно бы разделили.

— Ладно тебе, — добродушно проворчал комиссар. — Товарищу корреспонденту это совершенно не интересно.

— Почему же? — вдруг осмелел Алексей Петрович. — Настанет время, когда и об этом надо будет рассказать без всяких прикрас. Не мне, так другим.

— Да-а, из песни слов не выкинешь, — качнул головой Сменщиков и велел: — Давай, комиссар, еще по маленькой, да за работу.

Немцы атаковали в семнадцать-пятнадцать, когда сумерки окутали землю. Даль стала зыбкой, окопы, протянувшиеся изогнутой линией метрах в трехстах от капэ на возвышенном берегу ручья, темные громады танков, подбитых в предыдущие дни, — все это потеряло четкость очертаний, зато стали видны пульсирующие зарницы от выстрелов немецких батарей.

В атаку немцы пошли почти одновременно с огневой подготовкой. Пехота жалась к танкам, прикрываясь ими от осколков. Разрывы мин и снарядов, отплясав свой танец над нашими окопами, медленно наползали на скат высоты, где расположился командный пункт дивизии, а танки и пехота уже подходили к самым окопам. Танков было не много — штук двадцать, и это были совсем другие танки, каких Алексей Петрович еще не видел: высокие, пузатые, неуклюжие.

— Танки-то французские, дрянь танки, если сравнивать с немецким Т-IV, — кричал в ухо Задонову комиссар Рудько. — А вон те, что правее, три штуки… Видите? Это чешские. Явный признак, что мы стоим не на главном направлении.

— А экипажи? — спросил Алексей Петрович.

— Экипажи тоже не немецкие. Как правило — чешские же. Или французские. Но бывают исключения…

Стена разрывов подобралась к командному пункту, один из снарядов разорвался в десяти метрах от смотровой щели — Алексей Петрович и Рудько одновременно присели, опаленные горячим дыханием взрыва.

— Уже не впервой таким вот манером атакуют, — прокричал комиссар Рудько, вскакивая на ноги и помогая подняться Задонову. — Тут хорошая выучка нужна и артиллеристам, и пехоте. А выучка у них первоклассная. Видите, как умело они используют складки местности? И это, доложу вам, не трусость, а трезвый расчет. Нам до этого еще далеко. Однако и мы не лыком шиты. Танки пехота пропустит, здесь специальные группы истребителей танков у нас рассажены по норам. Между норами противотанковые мины на веревочках в мешках уложены. Как танк выходит на линию этих нор, из той норы, что ближе к танку, мину подтягивают под самую гусеницу. Вот эти танки, — показал он рукой на черные громадины, похожие на копны прошлогодней соломы, все таким вот макаром остановлены. Два из них зарыли в землю — вон башни торчат! Видите? И сами танки на ходу, и боеприпас имеется. И сейчас все разыграется, как по нотам. Вон, смотрите! Видите, Алексей Петрович? Нет? Да вон же, чуть правее!