Андрей Караулов - Русский ад. Книга вторая

Тушь с Марейки потоком льет, черной струей! Она так накрасилась с утра, что за версту видно!

Французы видят: бежит пустолицая, значит — русская… Наши во Франции всегда выделяются!

Скоро стало совсем холодно. Дождь — ледяной, а Марейка в одном платьице, без белья, сообразно своим представлениям о современной женской карьере. — Врываются они в ближайший спортбар. Марейка в истерике, проклинает Монако, футбол и короля Испании. А фанат ее — потому и фанат, что кроме футбола ему вообще в этой жизни ничего не нужно!

Бросил он, короче говоря, Марейку и дальше один поскакал, главное-успеть!

Сидит Марейка за столиком, вытирает слезы. К ней — тут же бармен:

— Чем обрадовать? Что мадмуазель пьет в это время суток?

Хитренький такой, с зализанной улыбочкой…

Ей бы, дуре, чайку попросить, согреться, а она «Blue label» жахнула.

Потом еще, еще…

Заливается, короче, сгоряча — по великой русской особенности.

Прежде чем потерять сознание, Марейка сообразила, что денег у нее — ни сантима. А если французы продуют? Фанат напьется (он здорово слаб по этой части) и на неделю, если не навсегда, забудет, где он свою любимую оставил, за каким столиком…

Марейка испугалась, и ее розетка не заискрила, а заморгала: съездила, дура, в Монако, встретила лошару своей мечты! — И так Марейка распсиховалась, что к ней внезапно месячные пришли. Подлость за подлостью, короче говоря. А у Марейки в сумочке только пачка дежурных презервативов, пудра, губная помада и коробок спичек, украденный, по случаю, в каком-то ресторане…

Кинулась она в туалет и давай, значит, бумагу пихать. А бумага не держится, трусов-то нет, все трусы в Мордовии остались, на родине!

И тут ее осенило. За соседним столиком девки сидят, француженки. Пьют пиво и смотрят футбол по телевизору, на большом экране. У них ведь точно защита есть, француженки как-никак! И вообще: бабы они или не бабы?

Не догадалась Марейка свой стакан на стойке бара оставить. Нельзя же, черт возьми, так людей пугать! Марейка подперлась к девчонкам, что-то мычит (спьяну на свой родной, мордовский, перешла), показывает пальцем на ноги, а по ногам кровь бежит…

Обомлели девчонки. Даже про футбол забыли. Кто догадается, что это она тампончик просит?

Первый день у Марейки всегда был самый плодотворный, кровь густая, с запахом, черная… — фу!

Но одна из девочек сообразительная была: куда-то слетала и вернулась, довольная собой. Оказалось, она полицию вызвала. Девки решили, что Марейка по пьяни пыталась самоубиться в туалете, отсюда и кровь…

Подлетели полицейские. Рослые такие ребята — немало русских, видно, повидали они на своем веку.

— …Мадмуазель! Гоните монету за виски, и — быстро в больницу, если, конечно, страховка есть…

Какая страховка? У Марейки даже трусов нет… какая еще страховка?

Нечем платить? Полицейские тут же заковали Марейку в наручники и потащили в околоток… Но в этот момент фанат заявился. Счастливый и пьяный: французы выиграли 2:0. А в баре царит веселуха: Марейка в лоскуты, вся в блевотине, в крови, полицейские волокут ее под руки, так она на ходу еще и два столика перевернула, ноги подвели…

Беда не приходит одна, обычно — с понятыми! Фанат сразу «задний ход» дал: подумаешь, с девкой переспал… откуда ему знать, с кем он спит?

Высокий княжеский суд определил Марейке месяц исправительных работ: подметать улицы. Хорошо отделалась: прокурор просил два года тюрьмы. Ева долго смеялась: когда Марейку арестовали, она весь день (долго искали русского консула) валялась в камере без белья, пока какая-то цыганка, воровка, не поделилась с ней чем могла…

Недогадливые они, эти европейцы! Надо так: если кто-то к ним без трусов едет, их прямо на границе разворачивать обратно в Россию. А как? Если кисель вместо мозгов, значит жди беды. И Алька, кстати, не терпела девушек, которые умеют — по жизни — только трахаться.

«Как кошки», — говорила Ева.

И с такими, как командор, тоже пора заканчивать. Там, в «Праге», они поговорят сегодня обо всем: Алька не сомневалась, разговор получится, все-таки они с Евой — родные люди, а таких, как Григорий Алексеевич, глупо жалеть, только если Григорий Алексеевич не может без молодой бабы, пусть его обирает кто-нибудь другой…

Гайдар приехал на съезд за минуту до начала, когда все министры были уже в сборе. «Выглядит на троечку», — подумал Чубайс. И.о. премьера перехватил его взгляд, попробовал улыбнуться, но в этой улыбке было сейчас что-то жалкое. Глаза сразу соскользнули куда-то вниз… — и в этот момент всех министров торжественно пригласили в зрительный зал.

…Они шли нехотя, будто на казнь. Граждане города Кале! Зал пенился и бурлил, как море перед бурей, вице-премьеры и министры демонстрировали оптимизм и улыбались телекамерам: вентиляция в зале не работала, накрылась в первый же день, возмущенному Ельцину объяснили, что система вентиляции — древняя, с войны не менялась, но это не так — последний капремонт Кручина, управделами ЦУ делал в этом зале два года назад.

Гайдар тоже улыбался, но выглядел удручающе. Подошел Шумейко:

— Как отец, Егор?

Шумейко был намного выше Гайдара и смотрелся рядом с ним неуклюже.

Тимур Аркадьевич Гайдар не выдержал «крестового похода» против своего сына («Фамилия оплевана, Егорушка…») и — запил.

Если Тимур Аркадьевич пил, то подолгу и доходил до полного скотства. Журналисты схватили Тимура Аркадьевича в Центральном доме литераторов не в самую лучшую для него минуту: из запоя он вышел, но говорил плохо, с трудом (третий день «завязки» — он же самый тяжелый; человека так «подрубает», что можно умереть). — Там, в ЦДЛ, на какой-то секции обсуждалась — в этот день — статья Андрея Мальгина в «Курантах» о красном командире Аркадии Голикове. Мало кто знал, что в 1921-м комотряда Голикова выгнали из рядов РККА за жуткие зверства: ударом сапога в спину комотряда с наслаждением топил священников в Соленом озере близ Абакана, сбрасывал женщин с грудничками на руках в глубокую пропасть у Зеленой Балки… — сколько он всего натворил, будущий детский писатель и главный идеолог молодежных движений.

За массовые, не оправданные хоть чем-нибудь убийства людей будущего писателя отправили — под конвоем — в психиатрическую лечебницу в Абакан.

Увидев Тимура Аркадьевича, газетчики прилепились с расспросами. И он сорвался. Он кричал, что статья в «Курантах», как и опубликованные страницы из дневника Аркадия Петровича с описанием его ночных кошмаров («сошлись люди, убитые мною в юности…»), это все политическая провокация против его сына и т. д. и т. п.

— Как отец, Егор Тимурович? — повтори Шумейко.

— Родители успокоились… — причмокнул губами Гайдар. — Видят, я служу обществу.