Григол Абашидзе - Цотнэ, или падение и возвышение грузин

Взрослые не заметили её ухода. Только верный Гугута, увидев, как с трудом пробиралась малышка между молящимися, последовал за девочкой и нашёл её уже упавшей на землю у входа в храм. Недолго раздумывая, он поднял её на руки и помчался к дому.

Вся семья Марушйани всполошилась.

Тамар лежала обессилевшая от жара, ослабевшая от тошноты. Она бессмысленно поводила вокруг ничего не видящими глазами и задыхалась, как после бега. Встревоженные дядя и тётка не отходили от больной, испуганно переглядывались и чувствовали безмерный страх перед какой-то большой бедой.

Признаки болезни Тамар в точности совпадали с тем, что было известно о заболевании владетеля Одиши и его супруги. Было отчего перепугаться. Тамар сейчас же отделили от Цотнэ и от других детей. Молебнами пытались умилостивить господа, молили его о выздоровлении невинного младенца.

На четвёртый день жар у больной уменьшился.

Все с облегчением вздохнули, подумав, что опасность миновала. Разрешили брату повидаться с больной девочкой.

Как только Цотнэ переступил порог, Тамар замахала руками:

— Не подходи близко, не касайся меня, а то заплачу.

Цотнэ смутился и растерянно остановился.

Тамар, поняв, что неловко выразилась, сказала:

— Я очень по тебе соскучилась, Цотнэ, но всё равно близко не подходи. Как бы тебе не заразиться.

Цотнэ засмеялся:

— Ты уже здорова, как же я заражусь? Скоро ты подымешься, и будем вместе бегать.

— Возьмёшь меня в Гелати?

— Конечно, возьму, только бы вылечилась.

— Какой, оказывается, красивый Гелатский храм!

В тот день я не успела его хорошенько рассмотреть.

— Сколько было народу! Ты, наверное, не видела, как несли плоды для освящения! Весь двор полон был вина, хлеба и фруктов.

— И виноград был?

— И виноград. В день Преображения его, оказывается, освящают, и потом уже можно есть.

— Вот бы и мне поесть!

— Очень хочется?

— Очень!

— Хочешь принесу?

Тамар поднесла пальчик к губам.

— Т-сс. Я уже попросила Гугуту, и он обещал принести.

Той же ночью у девочки расстроился желудок и опять началась рвота. У изголовья больной нашли несколько виноградных зёрен. Стали расспрашивать, но Тамар так и не сказала, кто ей принёс виноград.

Прошло три дня. Больной становилось всё хуже и хуже. Не зная, как поступить, дядя и тётка сообщили обо всём владетелю Одиши. Ещё не прошёл испуг, вызванный болезнью Натэлы, когда из Кутаиси пришло известие о болезни Тамар. Как явствовало из письма, а также из рассказа посланца, Тамар занемогла той же болезнью, которая сразила её родителей.

Охваченная ужасом и отчаянием, Натэла решила, что все они — и супруг, и дочь, и она вместе с ними обречены и надо спасать хотя бы наследника. Она наказала привезти Тамар в Одиши, а Цотнэ немедленно отправить к сестре князя в Сванетию.

Несчастная мать думала, что чем дальше в неприступные места отправит она сына, тем надёжнее он укроется от заразной болезни.

Для Тамар оборудовали арбу, устроив в ней постель, и так отправили в Одиши. Цотнэ тем временем умчали в Сванетию. Боясь заразы, близнецам не дали проститься. Только издали помахал братец рукой, а ручонки сестры были слабы даже и для такого прощания. Гугута долго шёл за арбой на некотором отдалении. Сердце его болело и печалилось, словно предчувствуя вечную разлуку.

— Если с Тамар что-нибудь случится, я или убью себя, или уйду куда глаза глядят, — прошептал он, прощаясь с Цотнэ.

Ослепший Шергил избежал смерти, выжила и его супруга. Лишиться пришлось самой невинной и любимой — маленькой Тамар. Мать её ещё только выздоравливала и не вставала с постели. Девочку провожал в последний путь горемычный отец. У людей слезы наворачивались на глаза при виде несчастного Шергила, ревущего, словно бык, которого ведут на заклание. Только в том и было утешений, что хоть не видел он своего ангелочка лежащим в гробу.

Находясь в Сванетии, Цотнэ ничего не знал о своих близких. Но душа его была неспокойна. Странно, что он в эти дни совсем не печалился о родителях, но думал только о своей сестричке Тамар. Только о ней он думал и тосковал. Перед его глазами постоянно возникало измученное болезнью лицо несчастной девочки, и Цотнэ каждую минуту молил бога, чтобы тот спас Тамар от смерти.

Цотнэ мучили не только чёрные мысли, у него болела не только душа. В эти дни томилось всё его тело, ныло сердце, больно было дотронуться до кожи, резало глаза при виде света и солнца, Тело Цотнэ как будто знало, что гибнет его другая половина, его повторение в этом мире, он сам, только случайно раздвоившийся в утробе матери.

Не прошло и двух недель после переезда в Сванетию, как из Одиши прибыл гонец. Вестника не подпустили к Цотнэ, не дали ему поговорить с княжичем. Тётка и дядя выслушали его. Но хотя Цотнэ и был далеко от них, всё-таки и до его слуха донеслись причитания тётки. В тот день к наследнику князя относились с особой предупредительностью, ласкали, заботились, улыбались. Но трудно было им скрыть, что едва сдерживают слёзы жалости.

На следующий день тётка и дядя облачились в траур и объявили Цотнэ, что отправляются в Лечхуми оплакивать внезапно скончавшегося родственника.

У вернувшейся с похорон тётки всё лицо было исцарапано, а голос так охрип от воплей и причитаний, что она едва говорила.

Время шло. Цотнэ не призывали в отчий дом. Сердцем отрок чуял, что там случилась какая-то беда. Сам он не мог отправиться в такую даль, а на все его просьбы находили тысячи причин для отсрочек и проволочек. Княжич оставался один на один со своей печалью в суровых и неприступных Сванетских горах. Ничем он не мог никому помочь и день и ночь молился только об одном. Он молил Ленджерскую и Ипарскую иконы, всесильного Квирикэ, чтобы смерть взяла вместо всех его близких одного его, чтобы она отступилась от матери, отца и Тамар, чтобы они остались счастливо жить на земле, а он распрощался бы с этим миром, не взяв собою ни печали, ни радостей.

Через два месяца в Сванетию за княжичем прибыли двоюродные братья князя.

Они ничего не сказали ему о смерти Тамар, но, увидев их, Цотнэ и сам тотчас догадался, что дома произошло несчастье.

Ни разу не улыбнулись они за весь длинный обратный путь. Обычно, въехав на сельскую улицу, двоюродные братья запевали проникновенную мегрельскую песню. Теперь же они ехали, не только без песен, но ни разу даже не заговорили с княжичем.

Шергил и его супруга с малой свитой выехали встречать своего наследника.

Слепой Шергил нетвёрдо, расслабленно сидел на лошади. Впереди шёл конюх Отиа и вёл коня.

И родители и свита, все были одеты в траур. Кони накрыты траурными попонами.

Удивлённо глядел Цотнэ на печальное шествие. Он хотел спросить, что обозначает этот траур, но боялся произнести даже слово и, онемев, приближался к свите князя. Они остановились невдалеке и спешились.