Энтони О'Нил - Шехерезада

Словно никогда от него не отходила. Иронически улыбнулась, с насмешливой аффектацией дернула за ледяную руку, понимающе на него посмотрела.

— Твоя совесть вовремя вернулась, — властно шепнула она, обернулась к халифу с его людьми — разинувшими рты, опустившими мечи, — нахмурилась, как бы понятия не имея, что их удивляет и что их вообще сюда привело.

— С воздуха город выглядит еще великолепнее, — загадочно объявила она. — Воспоминания о его блеске останутся величайшим подарком, который я увезу домой в Астрифан.

Шахрияру, недооценившему масштаб своего потрясения, едва удалось стронуться с места, но вскоре он почувствовал, как его наполняет некая таинственная сила, заставляет ласково потрепать ее по плечу, выпятить грудь, представив халифу картину супружеского союза — согласия, — слишком священного, чтобы в нем сомневаться.

Хотя в тот же самый момент в душе наконец рухнули последние остатки сопротивления, силы вытекли до последней капли, свет в глазах померк, он все равно что умер. Сумел выдавить лишь бледную улыбку, признавая свое поражение.

— Все так, как всегда и должно было быть, — покорно пробормотал он.

И удалился, съежившись, чтобы готовиться к бесконечному пути домой, надеясь лишь на скорую смерть в своем царстве, которое даже в собственном воображении больше ему не принадлежит.

С момента последней встречи на официальном банкете халиф перебирал в уме целую гамму реакций на ее воображаемое присутствие, а теперь, когда она действительно стоит перед ним — не пролив ни капельки пота, издавая такое пьянящее благоухание, точно пряталась в какой-нибудь тайной комнате в банях, прихорашиваясь перед возвращением, — испытывал странное чувство: не равнодушие, не чрезмерное восхищение неземной красотой, а просто ограничился мыслью, что если сам с каждым биением сердца сознает свою смертность, то она сделана из материала покрепче плоти.

— Царица не пострадала? — спросил он наедине, подальше от придворных и уничтоженного Шахрияра.

— Я не была б человеческим существом, если б не чувствовала изнеможения, — призналась она, хотя вовсе не выглядела изнеможденной.

— Что сталось с похитителями?

— Все уничтожены, — сообщила она с безразличием сказочницы к незначительным проходным персонажам.

— Они… не оскорбили царицу? — Гарун чувствовал себя безнадежно неделикатным.

Видно, ее позабавило смущение халифа.

— Разве только мысленно. Больше я им ничего не позволила.

Она как будто заявляла, что ни на секунду не выпускала из рук контроля над ситуацией, а то и вообще сама задумала и организовала свое похищение. Гарун без всякого труда в это поверил, решив сменить направление беседы, затрагивая щекотливый вопрос о ее отношениях с царем Шахрияром.

— Супруг царицы…

— Что?

Он изо всех сил старался намекнуть потоньше.

— Боюсь, его действия и поведение вызывают определенные…

— Подозрения? — подсказала она, дугой выгнув бровь.

— Подозрения, — неуверенно согласился он. — Может быть, даже больше того. Во всяком случае, есть вещи, которыми царице следовало бы поинтересоваться.

— Речь идет о его роли в моем похищении, которая не столь невинна?

Он восхищался ее самообладанием, одновременно недоумевая, почему, если ей все известно, она с такой решимостью заняла свое место с ним рядом.

— Вот именно, — подтвердил халиф.

— Нечто подобное я уже переживала. И ожидаю в дальнейшем чего-то подобного.

— Я беспокоюсь за будущее царицы.

— Повелителю лучше побеспокоиться не о моем будущем, — ответила она, и он мельком ощутил сочувствие к Шахрияру. Вспомнил слова ибн-Шаака о власти и силе Шехерезады, с которой царь — дело ясное — никогда не сравняется.

— А этот мужчина, воин, — поинтересовался Гарун, указывая на евнуха, который постоянно держался поблизости от царицы и стоял теперь сбоку, скромно и почтительно потупив взор. — Что о нем можно сказать?

Она одобрительно оглядела Халиса, как будто в первый раз видела.

— Он не совсем мужчина и все-таки больше, чем просто мужчина.

— Откуда он явился? — с искренним любопытством расспрашивал Гарун, ибо по этому поводу ходили самые разные слухи.

— Из Эфиопии.

— Как его имя?

— Я назвала его Халисом.

— То есть как — назвала?..

— Это я его вызвала.

Халиф чуял, что некий уклончивый смысл от него ускользает.

— Не стоит ли его назначить телохранителем царицы?

Вид у эфиопа еще более впечатляющий, чем у его собственного телохранителя Масрура, а Шахрияр, возможно, по-прежнему разрабатывает коварные планы.

Шехерезада по-хозяйски взглянула на Халиса.

— Может быть, повелитель его самого спросит? — предложила она.

Гарун был озадачен. До сих пор евнух не проявлял никакого желания вступать в беседу, болтали даже, будто он немой или лишился языка наряду с гениталиями.

Повелитель правоверных прокашлялся.

— Халис… — окликнул он, и евнух поднял голову, сверкнув зубами и глазными белками цвета отполированной слоновой кости. — Не желаешь ли ты поступить на службу к царице?

— Не верю, что моя судьба такова, — с готовностью ответил Халис, и его голос, не соответствующий ни размерам, ни силе, казался на удивление неестественным, словно за него говорила сама Шехерезада, прибегнув к искусству чревовещания.

— Судьба? — переспросил халиф.

— По-моему, он имеет в виду, что я сама вполне способна о себе позаботиться, — объяснила Шехерезада.

Евнух промолчал в знак согласия.

— Тогда, может быть, хочешь остаться в Багдаде? — продолжал Гарун. — Любая столица всегда нуждается в героях.

— Не верю, что такова его судьба, — повторила со стороны Шехерезада — И это вовсе не проявление неблагодарности или неуважения.

Гарун на нее оглянулся, не столько оскорбленно, сколько заинтриговано:

— Тогда можно спросить, какова его судьба?

— Думаю, он вернется в свое царство.

— В Эфиопию?

— В царство снов и фантазий, — поправила она, и Гарун снова не удержался от мысли, что она говорит каким-то тайным кодом, смысл которого откроется только после того, как они вместе с евнухом давным-давно исчезнут.

Впрочем, их удалось убедить в необходимости триумфального марша, которого не избежать никакими судьбами; парад станет столь живописным и красноречивым, что писцам ничего не придется приукрашивать, а Багдад вечно будет купаться в отраженных лучах его блеска.

В последующие дни халиф щедро осыпал бедняков дарами, выпустил из переполненных тюрем сотни заключенных, работал над проектами по сокращению податей; объявил, что лично проинспектирует каждую улицу в городе, оценив ущерб от бури и казни египетской, обеспечив бездомным и разорившимся временное жилье и полную компенсацию ущерба. Одновременно обязал всех явиться на торжества в честь спасения Шехерезады, гарантируя присутствие на спектакле шумных и буйных толп.