Энтони О'Нил - Шехерезада

— Анис аль-Джалис? — снова переспросил Гарун, задумчиво хмурясь. — Никогда не слыхал о такой…

— Царь Шахрияр не помнит, когда впервые услышал о ней, но давно желает познакомиться, насладившись сполна ее прелестями.

— Знаешь, о ком идет речь? — с дурными предчувствиями обратился Гарун к ибн-Шааку. — Слышал когда-нибудь об Анис аль-Джалис?

— Кое-что слышал, о повелитель, — опасливо признался начальник шурты. — Думаю, будет не так уж и трудно увидеть ее во плоти.

Через два часа Шахрияр сидел в своей опочивальне под сводом, который был выложен красными армянскими изразцами и окутан москитными сетками, связанными коралловыми нитями, когда вошел дворецкий, ведя за собой девушку — мечту поэта. Прелестная, сияющая, как полная луна, с перламутровой кожей; фигура — ствол дерева в полном цвету; на лбу вились игривые колечки кудряшек, пышные длинные пряди волос струились каскадом по алебастрово-белой спине; груди, которые она выставляла в знак превосходства над худосочными соплячками, вполне могли бы выкормить целый выводок.

— Ты Анис аль-Джалис? — взволнованно уточнил Шахрияр.

— Всецело к твоим услугам, — молвила девушка, опуская глаза.

Шахрияр почувствовал, как полые доныне кости его наполняются костным мозгом.

— Знаешь, кто я такой? — спросил он.

— Знаю — царь, — покорно подтвердила девушка. — А я теперь твоя подданная.

Ответ Шахрияру понравился.

— Слышала, как велико мое царство?

— Стыжусь своего невежества, — покаялась девушка с необъяснимой искренностью.

Шахрияр глубоко вздохнул.

— В моем царстве находятся истоки и устья множества рек, — объявил он. — Оно простирается от двух заоблачных горных пиков до границ пустыни. Некоторые мои народы никогда не видели снега, другим не известен вкус рыбы. У меня тысячи дворцов и храмов, моим библиотекам и научным школам завидует весь мир. У меня в стойлах две тысячи лошадей, две тысячи слонов; солдаты в моих казармах не уступят своим блеском звездам; одни мои рабы заселили бы целый столичный город. А когда я встаю в полный рост, все вокруг затмеваю.

Девушка надлежащим образом оробела.

— Тогда могу лишь надеяться, что царь при всем своем могуществе сочтет меня пригодной.

Шахрияр прищурился, заподозрив сарказм в подобном заявлении.

— Замечания делай своему дружку, девушка, — бросил он. — Я не терплю дерзости.

Она мельком на него взглянула, пронзила насквозь. Глаза — бирюзовые, как у черкешенок, — настоящие стрелы.

— Дерзость мне от природы несвойственна, государь, — сказала она, нервно ломая руки. Если не от души, значит весьма искусная актриса.

— Ты моложе, чем я думал, — сказал он, властно уперев руки в боки, даже не помня, когда чувствовал в себе столько жизни и величия.

— Я выгляжу моложе своих лет.

— Хорошо разбираешься в медицине, играешь на музыкальных инструментах?

— Своей осведомленностью царь делает мне честь.

— Изучала грамматику, синтаксис?

— У лучших учителей.

— Пишешь тайнописью, ставишь заплатки на простыни?

— Предел моих мечтаний.

— Еще девственница?

Девушка заколебалась.

— Увы, — горестно вздохнула она, — если царь действительно знаком с моей историей, то знает, что девственности меня лишил Нур ад-Дин, сын визиря из Басры.

Шахрияр недовольно, презрительно сморщился:

— Если знал, то забыл. Он тебя силой взял?

Девушка снова замешкалась.

— Н-не по моей воле.

— Значит, в душе ты невинна по-прежнему?

— Царь очень хорошо понимает меня.

— Царь нетерпелив, — поправил он. — И не имеет времени на непристойности. — Он расправил грудь и махнул рукой. — Сбрось одежды.

Она взглянула на него, как олененок:

— Государь?..

— Он самый. Так ты подчиняешься моим приказам?

Девушка переминалась с ноги на ногу.

— Сбрось одежды, — снова велел он. — Сначала головной убор. Снимай. — Уже забытые вены наполнялись потоками крови. — Раздевайся! — рявкнул Шахрияр.

Она подняла руки.

— Скорее. Терпение приличествует одним рыбакам.

Девушка с нервным вздохом бросила на пол головную повязку.

— Рубашку снимай.

Она двигалась суетливо, неловко, как бы стыдясь своей наготы и в то же время боясь проявить непослушание.

— Теперь шаровары. Развяжи пояс.

Она нерешительно медлила.

— Ты меня слышишь?

— Господин… — пробормотала она.

— Что?

— Господин, — робко продолжала девушка, — что ты хочешь сделать?

Шахрияр шумно выдохнул, как огнем полыхнул.

— Осмелишься противиться?

— Нет, — поспешно заверила она. — Если я…

— Сомневаешься в моей власти? — прошипел он.

— Государь, я только хочу…

— Я убил сотни таких, как ты! Целое поколение! Где ты была, девушка?

— Просто хочу, чтоб ты вместе со мной получил удовольствие…

— Обезглавил! — Царь уже не мог удержаться. — И прикажу убить тебя за малейшее неповиновение, не сомневайся! Тебя и всех прочих девушек в царстве! Дрожишь?

Казалось, она вот-вот расплачется.

— Сейчас же развяжи шаровары! Такова моя царская воля!

Она медленно развязала пояс с подлинной девичьей стыдливостью. Радуясь и гордясь, что поверг ее в ужас, Шахрияр нетерпеливо шагнул вперед, вцепился в ее шаровары узловатыми пальцами, сдернул одним решительным рывком. Она замерла на месте, тяжело дыша.

Он уставился на тщательно выбритый треугольник, на пышные, плотно сжатые ляжки, перевел взгляд выше, на груди. Несколько секунд простоял неподвижно, торжествуя, ликуя от чувства вернувшейся молодости. Орел настойчиво вылетал из гнезда, царь не мог оставаться в оковах одежд. Сорвал с себя шелковую джуббу, отшвырнул кушак, сдернул нижнее белье, как зловонные бинты, предстал перед Анис аль-Джалис нагишом, кроме потерянных на секунду сандалий, с победоносно восставшей из пепла мужской гордостью, указующим перстом торчавшей перед ней.

— Могу тебя убить, могу взять, — крикнул он. — Что предпочитаешь?

— Умоляю, сжалься! — всхлипнула она, дрожа нежным телом.

— Возьми поросенка в руки, — приказал царь.

Она протянула мягкую тонкую руку, которая повисла в воздухе, словно боясь обжечься о раскаленный жезл.

— Бери, — выдавил Шахрияр сквозь зубы.

Девушка неловко стиснула пальцами лиловую головку, словно вытаскивая луковицу из земли. Жезл в ответ взметнулся во всю длину, как хвост испуганного котенка.

— Горячо? — спросил он.

Она испуганно вздохнула и содрогнулась.

— Достаточно горячо для тебя? — усмехнулся царь.

— Обжигает… — с трудом выдавила она.

Он хмыкнул:

— Годится? Понимаешь теперь, что ни один раб не достоин твоего внимания?

Она смутилась надлежащим образом.

— Тебя это устраивает?

— Государь?..

— Отвечай! — прошипел он, заведясь до предела, испепелив ее взглядом.