Энтони О'Нил - Шехерезада

И на восходе солнца конь с всадником летели уже над предательским Фараоновым морем. Проплывали в вышине над китами, над рифами, водоворотами, очутились в центре мощного урагана, где их хлестали буйные ветра, дожди, молнии, попали в такой густой туман, что Халис уже навсегда отчаялся отыскать легендарный магнитный остров. И тут почуял, как некая сила, сильней любого ветра, вытягивает из его ножен меч, железную узду Махара. Догадавшись, что это действие силы гигантского магнита, Халис позволил коню подчиниться ей, притягивавшей бесчисленные суда с моряками, которые она губила чаще любой другой опасности коварного моря. Вынырнув из-за туч, Халис наконец увидел массивную черную каменную скалу с огромным медным куполом, с берегами, усыпанными обломками перевернутых судов, плавающими досками, окруженными бурным течением воды, намагниченной сверхъестественной силой.

Приземлившись на палубу огромного торгового судна, всадник с конем продвигались сквозь лес покосившихся мачт, по качавшимся доскам, и Халис не мог понять, где стоит — на киле, на носу, на разбросанном грузе? Дух захватывало от рассыпанных вокруг сокровищ. Халис с легкостью мог бы сполна набить драгоценностями все карманы, но, позабыв о собственной выгоде, торопился вперед. Приблизившись к магнитной скале, он увидел подвижные пласты притянутых сбоку к острову металлических предметов. Постоянно действующая сила размалывала плавучие обломки в куски, гвозди то и дело выскакивали из старых досок, цепляясь к ножам, кубкам, монетам, стрелами летя в воздухе, гулко, со звоном стремясь через любые преграды к мощному магниту.

Проворно ныряя, виляя из стороны в сторону, Халис направил Махару к обширной пещере, где были собраны самые ценные грузы. Он увидел там позолоченных механических львов греческого царя, бронзовые кадила и курильницы Навуходоносора, песочные часы цезарей, вечно горящие светильники карфагенян, чернильницу царевны Аталии, медный водяной орган халифа аль-Хади. И там услышал Халис незнакомый рев и рычание, разглядел среди перекрещенных балок скачущих обезьян с розовым задом, птиц с синими перьями и крючковатыми клювами. Там же, после долгих поисков, нашел волшебное стекло чародея Фазура, опознав его по фантастическому медному стержню и древним талисманам. Однако с великим огорчением увидел, что оно разбито прилетевшим серпом и осколки слишком малы и лишены магических свойств.

Халис был расстроен таким трагическим поворотом событий и уже было расстался со всякой надеждой когда-нибудь найти убежище похитителей Шехерезады, как вдруг услыхал чей-то голос из кучи обломков за своей спиной.

— А теперь дай мне поспать, Хамид. Дай узнать, найдет ли когда-нибудь добродушный Халис то место, где меня действительно держат. И завтра я расскажу тебе столь удивительную и занимательную историю, какой ты никогда еще в жизни не слышал.

ставленные Шехерезадой следы — жасмин, естественный мускусный запах, сухие смешки, медовый голос, жало неодобрения, постоянное присутствие, — разгоняли завесу тумана вокруг ее царя. Разумеется, воспоминания еще были слишком свежи, сразу их не прогнать, где-то будут храниться, пока он своими глазами не увидит ее расчлененное тело. Известие о том, что члены команды свернули с Дарб-Зубейды в пекло летней пустыни, подняло настроение Шахрияра. Его самый быстрый гонец, вонявший потом, собственным и конским, снова вошел в опочивальню как раз в тот момент, когда царь изо всех сил тискал свою мошонку в попытке вызвать слезы. Ему предстояла новая встреча с Гаруном аль-Рашидом, поэтому он хотел недвусмысленно и решительно выразить горе, как можно искуснее использовав его.

— Государь… — начал гонец, задыхаясь так сильно, что не сумел одновременно говорить и улыбаться. — Я доставил… послание одноглазому… по твоему указанию.

— И они направились к пустыне Нефуд, согласно приказу?

— Г-государь?.. — озабоченно переспросил гонец, которому не было специально поручено проследить за исполнением распоряжений.

— Не имеет значения, недоумок. Нынче утром прибыл их голубь. Ты спешил принести весть, поросшую мохом. Иди, мойся и возвращайся в конский навоз. — Тут царь вдруг понял, что на такой ранней стадии неразумно настраивать против себя человека, столь глубоко вовлеченного в хитросплетения плана, и спокойно добавил: — Потом отдыхай, и пусть тебе приснится твой будущий дворец.

Гонец выдавил ухмылку, искренне веря, что счастье его обеспечено, и покорно удалился, заметив расцветшее на обрюзгшем лице царя непонятное радостное выражение.

Так и не вытащив из-под одежд постыдную руку, зажав в кулак могучие яйца — каждое величиной с сирийское яблоко, — Шахрияр почувствовал неожиданный трепет в огорчительно хилом члене, который лениво высунулся из гнезда и очень неуверенно попытался взлететь. Он охнул. Неужели настает горячо желанный момент? Страстно вымоленное воскрешение? Не один год опробовал все известные человечеству средства для усиления потенции, принимая внутрь все — от волчьей мочи до ласточкиных языков и жеребячьих мошонок, смазывая худосочного пехотинца всевозможными зельями от смеси имбиря с лавандой до мази из пиявок с маслом, но с каждой неудачей становилось яснее, что мужское достоинство вновь расцветет лишь тогда когда, унизившую его мучительницу разрубят на части где-нибудь подальше, на таком расстоянии, где все ее чары будут бессильны. И вот нежданное возбуждение как бы свидетельствует, что члену известно нечто пока еще не подтвержденное — чародейка мертва или так близка к смерти, что это уже никакой разницы не составляет, — и Шахрияр, веря в свои оракульские способности, подобно любому пророку, взволнованно трясся, оценивая возникающие возможности. Наклонившись, он собрался своими руками превратить птенца в орла, убедиться в верности знака и с помощью нескольких быстрых движений получить немедленное удовлетворение, как бывало во время визитов Шехерезады в Тибет. Впрочем, в конце концов огромным усилием воли сдержался, решив дождаться более продолжительного и убедительного проявления мужской силы. Стиснул нагруженную мошонку с яростью зубов мастифа — из глаз послушно брызнули слезы, — и, пока они не высохли, поспешил в аль-Хульд.

— Проснулся нынче утром и не нашел сандалий, — плаксиво пожаловался он Гаруну аль-Рашиду. — В моем царстве это считается дурной приметой. Потерянные сандалии предвещают чью-то смерть.

— Но царь их все-таки отыскал? — уточнил халиф.

— Со временем, — признал Шахрияр, на самом деле нашедший сандалии за несколько секунд. — Никогда еще не сознавал с такой ясностью, разрывающей сердце, что возлюбленная Шехерезада… возможно… — Он растянул губы, втянул щеки, потер глаза, умудрившись выдавить последнюю сверкнувшую слезу.