Энтони О'Нил - Шехерезада

— Говоришь, о плате будем договариваться? — Уже распалившись в полную силу, он с раскрасневшимися щеками переступил с ноги на ногу. — Нравится тебе звон моих медных яиц?

Сначала бедуин опешил, столкнувшись с агрессией, но очень скоро сам посмотрел на Касыма по-родственному и, гордясь своей способностью без труда приспосабливаться к обстоятельствам, вести словесную дуэль на самом высшем уровне, быстро и победоносно принялся спорить.

— Если у тебя действительно медные яйца, значит, это они звенят, а не кошелек, как я сначала думал.

Касым злобно усмехнулся шутке, подумывая, не пора ли вытаскивать остро заточенный нож.

— Мои яйца отлиты на индийских железных рудниках, друг мой, — выпалил он, — там, где ты мигом сгорел бы, как мошка. На мой член приземляются чайки, выпущенные мной газы до обморока пугают акул. А к тому, что ты называешь глухой пустыней, — добавил он, — я привык, покоряя моря.

Он даже на Юсуфа произвел впечатление. Целый мир свелся к двум маленьким горбунам, и Касым, вдохновленный опасностью, находился в отличной форме.

— Ты ошибочно считаешь вот это пустыней, — возразил бедуин, глядя туда, куда указывал Касым: на купу пальм рядом с Куфой. — Надж — каменистая пустыня — начинается там, куда еще ни одна лошадь не доскакала, а до пустыни Нефуд оттуда еще несколько дней пути. Если доберешься до нее живым, у тебя останется время отвесить прощальный поклон. Но скорее всего задолго до того собьешься с пути, бесцельно блуждая, пока не рухнешь замертво.

— В море ты тайно держался бы берега, — заявил Касым; в его глазах такой человек равен был евнуху. — Меня не пугают ни открытые пространства, ни дальние горизонты. Аллах дал нам звезды для ориентира на земле и на суше, — удалось ему приблизительно процитировать Коран, — и, кроме звезд, мне ничего больше не требуется — даже самого Аллаха, — чтоб с точностью до локтя определить свое местонахождение.

— Опасность в пустыне не оказывает снисхождения, не признает никаких различий.

— Значит, проводник никому не нужен, — решительно заявил Касым. — И покончим на этом.

Признав свою ошибку, бедуин старательно подыскивал ответ.

— Ну что? — безжалостно спросил Касым. — Язык проглотил?

Ибн-Нияса помедлил в нерешительности, понимая, что безнадежно загнан в угол, и с улыбкой попытался одержать победу.

— Ты проявил настоящую храбрость, мой друг, скрестив со мной мечи.

— Правильно, — торжествующе подтвердил Касым. — Я не боюсь никаких бедуинов. Вообще никого не боюсь.

— Надеюсь, что не ошибаешься.

— Не ошибаюсь, — фыркнул Касым. — Никогда не ошибаюсь.

Неожиданно появился Зилл, держа за лапки трепыхавшегося голубя.

— Я написал на листке сообщение, — доложил он, — насчет Таука и нашей новой условленной цели. Осталось еще место, если захочешь что-то добавить.

— Мне добавлять нечего, — бросил Касым, по-прежнему победно глядя на ибн-Ниясу. — Можешь съесть эту птицу, мне глубоко плевать.

Неожиданно прозвучал голос шейха:

— Нельзя ли упомянуть, что никто не мог предотвратить несчастье, и уведомить о моих настоятельных возражениях против вашего отъезда?

— Боюсь, никак нельзя, — нерешительно ответил Зилл. — Но если можно высказаться покороче, может быть, я сумею вписать. — Хотя даже со своим мелким почерком был уверен, что на бумажке поместится лишь пара слов.

— Нет, — решительно буркнул Касым — Нечего время попусту тратить. Своего голубя посылай, — обратился он к шейху. — Покончим с этим ослиным дерьмом — Он оглядел остальных. — И вы все расходитесь. Некогда мне выслушивать мрачные пророчества. Хочу поскорее принюхаться к знаменитым пустынным ветрам. — Он выхватил у Даниила повод своей верблюдицы, уложил ворчавшее животное.

— Можно кое-что предложить? — спросил ибн-Нияса.

— Если насчет верблюдиц — забудь. С женщинами я обращаюсь по-своему.

— Просто несколько общих соображений. Я ничего дурного в виду не имею.

— Даже слушать не стану.

— Все равно говори, — разрешил Юсуф, ожидая ценного совета.

И бедуин радостно и великодушно сказал:

— Советую поплотней закутаться под солнцем. Я не знаю, к чему вы привыкли, только в тех одеждах, которые на вас сейчас надеты, высохнете до костей. Смажьте сливочным маслом бурдюки с водой, чтобы не протекали. Когда кто-нибудь заболеет — а кто-нибудь обязательно заболеет, — пейте молоко верблюдиц, оно вяжет кишечник. Если будете умирать от жажды, вспарывайте им животы и высасывайте из желудка воду.

— Если захочется лечь, — подхватил шейх, не желая упускать руководящую роль, — не ложитесь, вы только впитаете жар от земли. Если камни пустыни Надж покажутся вашим верблюдицам слишком острыми, срежьте со ступней лишнюю кожу и обмотайте тряпками.

Юсуф поклонился обоим мужчинам:

— Ценю ваши советы.

— Да сопутствует тебе Аллах, — пожелал ибн-Нияса.

— Надеюсь, мы еще встретимся.

— Буду молиться о чуде.

— Ну, все? — прищурился Касым на Юсуфа. — Думаешь, на болтовню у нас время есть? Пошли, пока… еще больше времени не потеряли.

Животным явно не хотелось покидать караван точно так же, как прежде Дромадерское подворье, но Касым, не обращая внимания, хлестнул свою верблюдицу и немедленно запетлял средь деревьев, избавившись от назойливых обитателей суши с их нестерпимой снисходительностью. К тому времени, как в караване послышался бой барабанов — шейх, видно, решил придерживаться своего жесткого графика, будто навязанного ему командой, — они были уже далеко от дороги Дарб-Зубейда, направляясь к границе пустыни Надж. Зилл выпустил первого голубя, который, лихорадочно хлопая крыльями, взмыл над деревьями и пустился к Багдаду.

Юсуф поравнялся со своим капитаном:

— Нам хотя бы известно, где находится та самая пустыня Нефуд, куда едем?

— Найдем. Она большая, правда?

— А как насчет семи курьеров, затребованных в записке? Нас теперь всего шесть.

— Шесть, семь — как-нибудь переживут. Они ж передали записку Маруфу, причем уже после смерти великана?

— Не нравится мне это, — снова заявил Юсуф. — Ехать одним по пустыне с подобной поклажей…

— Они знают, что делают. Не поднимай шум из-за пустой болтовни того самого бедуина.

— Как они нас найдут?

— Наверняка знают, что делают, — упорно твердил Касым, глядя вперед.

Юсуф сдался, видя, что сочетание несокрушимого упрямства и ликующего предвкушения победы привело капитана в настроение, не подходящее для расспросов.

Зилл вел за собой верблюдицу Таука, нагруженную дополнительной провизией.

— Ты чем-то озабочен, — заметил он, когда Юсуф снова подъехал к нему. В деревьях начинало темнеть.

— Новые указания меня озадачили, — признал вор. — Пустыня большая.