Николай Задорнов - Война за океан. Том первый

Римский-Корсаков был удивлен, слыша все это из уст юной женщины.

– По возвращении он получил высочайший указ. Сразу же прибыли суда, привезли людей и оружие. Прибыл адъютант генерал-губернатора майор Буссэ для наблюдения за тем, как муж исполнит все приказания. Геннадий Иванович теперь отправился, чтобы твердо стать на Сахалине и навсегда обосновать там наши посты. Он ждал вас и надеялся на вашу помощь! Он оставил для вас письмо.

Она подошла к столу и достала из ящика пакет с надписью: «Командиру русского военного судна».

– И вот другое письмо – для адмирала.

Невельской писал, что оставляет незапечатанное письмо для Путятина с просьбой оставить шхуну на осень для промеров, что на случай войны надо изучить лиман, в экспедиции нет средств произвести все это, присланный пароходик оказался негоден, машина испорчена.

Римский-Корсаков стал объяснять Екатерине Ивановне и Орлову, что сделал все возможное, но адмирал отпустил его лишь на семь недель, так как грозят события, ожидается война и надо идти в Шанхай за последними известиями, чтобы эскадре не быть захваченной врасплох.

Воин Андреевич тут же передал копии карт южных фарватеров.

Екатерина Ивановна улыбнулась, лицо ее просияло.

– А теперь давайте пить чай, господа, – сказала она и стала наливать чашки. Казалось, она вполне удовлетворена тем, что описан фарватер, и успокоилась.

Римский-Корсаков спросил про известия об ожидаемой войне. Поговорили о турках, о святых местах, об англичанах. Новости примерно были одни и те же здесь и на эскадре.

– А как наш Николай Матвеевич? – спросила Невельская. – Где он?

– Он у меня на судне, вчера послан в Николаевский пост.

– Как жаль! И он не побывает у нас? Мы с мужем очень любим его.

Римский-Корсаков был уверен, что Геннадий, конечно, не послушает адмирала, и это уже не его, Римского-Корсакова, дело, если на то пошло. Откровенничать при докторе не хотелось, но сам Воин Андреевич всей душой был с Геннадием Ивановичем, хотя в то же время опасался, что Невельской по своей запальчивости и задиристости может хватить лишнего.

«Какие женщины оригинальные, – думал Римский-Корсаков про Невельскую и Бачманову, – как они подходят друг к другу. Такие были бы и в Петербурге редкостью, украшением любого общества. И как их занесло сюда?..»

Разговор с войны перешел на Японию, а потом на кругосветное путешествие «Паллады». Римский-Корсаков почувствовал общее внимание и особенно интерес Екатерины Ивановны, увлекся, заговорил об Африке, Индии, Сингапуре и опять о Японии, рассказывая смелей и подробней об этой стране, с восторгом, сам не заметил, как расхвастался и стал преувеличивать, сказал, что есть мысль даже занять порт в Японии под стоянку русского флота, чтобы иметь теплую незамерзающую гавань, открытую круглый год.

Екатерина Ивановна слушала его с тем же восторгом, как в девичестве Геннадия, когда он рассказывал о своем кругосветном. Вообще, кажется, с тех пор она питала слабость ко всем рассказам о кругосветных путешествиях.

Но вдруг ей пришло на ум, что этот рассказ совсем не вяжется с реальным взглядом на будущее. Мысль, что, видно, на эскадре не понимают сути дела, поразила ее как громом…

Опять закричал ребенок.

Она, хмурясь, быстро вышла. Слышно было, как она пыталась убаюкать ребенка.

За это время Бачманова сказала, что дочь у Невельских болеет, это началось зимой, когда экспедиция голодала.

«Неужели Невельские до сих пор разделяют все лишения со своей командой?» – подумал Римский-Корсаков.

Тут только он обратил внимание, что угощение на столе более чем скромное: чай, белый хлеб и сахар.

Екатерина Ивановна вышла с ребенком на руках, покачивая его.

– Вот наша Катя, познакомьтесь! – сказала она.

Римский-Корсаков встал, вытянулся, щелкнул каблуками, как будто перед ним была взрослая девица. Он наклонился и узнал знакомые черты. Девочка была светла, как мать, но что-то в ней и отцовское, такой же острый взгляд.

– У ее мамы нет молочка, но теперь нам привезли коров и мы кушаем! – сказала Екатерина Ивановна, поправляя соску.

Покачивая ребенка, она взяла свечу и поднесла ее к огромной карте, висевшей на стене.

– То, что вы рассказали, глубоко тронуло меня, – сказала она, – но… посмотрите на эту карту, каждый пункт ее нанесен на основании исследований, произведенных офицерами экспедиции и нашими добрыми людьми. Вы говорите, что адмирал желает открыть Японию, торговать с ней, занять порт, чтобы получить удобную стоянку.

– Да. Теперь, обладая устьем Амура, мы смеем мечтать, – заговорил Римский-Корсаков, полагая, что надо как-то попытаться оправдать адмирала.

– Устье Амура… – повторила она.

– Это давно желанный выход в океан!

– Нет, Геннадий Иванович говорит, что одно устье Амура, как бы ни была велика и прекрасна эта река, не составит для России необходимого ей выхода в океан. И не к такому выходу в океан, как это принято думать, он стремится. Его пока не понимает никто, даже генерал-губернатор. Муравьеву нужно плаванье по Амуру для снабжения Камчатки, которая, по его мнению, будет главным портом на океане. Этого же взгляда придерживаются в Петербурге. Но наша экспедиция представляет себе, что России нужен иной, настоящий выход. Это, конечно, устье, лиман, весь остров Сахалин, которым мы должны владеть и без которого у нас нет выхода, так как устье заперто этим островом. Но не только это! Выход в океан – это, конечно, и река, но ошибочно судить, что только она! Нужны все гавани южнее устья. На свой риск и страх муж этим летом занял две лучшие из тех, что нам известны. Вот они! Это гавань Нангмар, которая была названа Лаперузом в честь своего морского министра Де-Кастри, и южнее ее – гавань Хади, роскошный залив с приглубым берегом.

– Так они уже заняты?

– Да, туда отправлены отряды, там поставлены наши посты, подняты флаги и строятся здания. В Хади, вероятно, будут зимовать наши суда, которые сейчас высаживают десанты на Сахалине. Больше того, муж говорит, что южнее Хади есть еще лучшие гавани, их надо в следующую навигацию занимать, гавани, имеющие сообщение с рекой Уссури. По мнению Геннадия Ивановича, главная стоянка нашего флота со временем будет там, это не умаляет значения территорий, уже занятых и описанных нами, и самой реки Амур. Это все вместе и есть выход в океан. Вместе с Камчаткой, с Курильскими островами, линией побережья, с рекой Уссури и со всем Приамурьем…

Она поправила соску во рту своей дочки, покачивая ее, и снова обратилась к карте, не замечая, что Римский-Корсаков смущен и растерян.

Он слушал с восторгом, эта юная женщина опережала в мыслях и его, и Чихачева. Они, офицеры-мужчины, бранившие своего адмирала, не смели думать так смело.