Николай Задорнов - Война за океан. Том первый

– Кстати, в свое время, когда муж говорил о реке Амур, ему бросили упрек в коммюнизме… – как бы между прочим вспомнила она. – Петрашевцев подозревали, что они хотят воспользоваться Амуром для своих целей. Из-за этой нелепой выдумки мужу не доверяют и теперь. Если бы мой муж знал о письме адмирала и о целях экспедиции, о которых вы сообщили, то, я глубоко убеждена, он сказал бы, что цели, поставленные адмиралом, очень мелки по сравнению с тем, что необходимо исполнить для истинного величия России. Мне странно слышать от вас о стоянке флота в порту Нагасаки, когда огромная и прекрасная страна у наших ног. Геннадий Иванович просит об исследовании южных гаваней до берегов Кореи и об оставлении там постов. Это составило бы честь и славу экспедиции адмирала Путятина. В письме к вам он просит ознакомиться с незапечатанным письмом к адмиралу.

Ребенок стих и уснул, и Екатерина Ивановна унесла его в спальню.

Елизавета Осиповна разговорилась с Римским-Корсаковым про здешнюю жизнь. Доктор временами дремал. За ставнями выл ветер.

Римскому-Корсакову хотелось оправдаться. Он с нетерпением ждал выхода Невельской, решив сказать ей все откровенно.

Елизавета Осиповна часто вставляла французские фразы и говорила, казалось бы, о незначительных мелочах, но в то же время похоже было, что она вполне разделяет взгляды Екатерины Ивановны.

Когда Невельская вышла, лицо ее было радостно, она приветливо смотрела на Римского-Корсакова.

Воин Андреевич сказал, что сам вполне разделяет многое из того, что услышал. «Впрочем, зачем все это? – думал он. – Слышать им пустые мои похвалы». Он сказал, что единственно полезным делом со времени выхода из Кронштадта считает опись лимана и фарватера.

Она снисходительно улыбнулась. Она потому и говорила откровенно, что много хорошего слышала об этом офицере от мужа и теперь увидела сама, что ему вполне можно доверять, что он неглуп, видно, что сочувствует и разделяет ее взгляды. Но зачем это подчеркивать? Еще многое хотелось бы сказать ему.

Было уже поздно. Она пригласила офицеров завтра на обед.

– В полдень я отправлюсь обратно на шхуну, – поднимаясь, ответил Римский-Корсаков.

– Только после обеда, – сказала Невельская. – Я прошу вас!

«Как она его разнесла! Вот это называется “ассаже!” нашему адмиралу! – подумал Римский-Корсаков, выходя с доктором. – Действительно, он мямлит и тянет. Кое-что подобное толковал Чихачев на Бонин-Сима».

Ветер и темь…

«Да, ветер воет, холод, но настроение в тысячу раз лучшее, чем в самых роскошных тропиках. Что я услышал, какие новости?! Хади и Де-Кастри заняты! Залив Анива!

Римский-Корсаков спросил доктора, кто же начальник главного поста на Сахалине.

– Майор Буссэ. Он произвел тут впечатление шпиона, подосланного следить за Невельским, – вдруг откровенно сказал доктор. – Вместо того чтобы отпустить его в Иркутск, Геннадий Иванович заставил майора Буссэ идти на Сахалин и приказал там быть начальником зимовки.

«Э-э, этот доктор не так прост, – подумал Римский-Корсаков. – Они, кажется, все крепко держатся за Невельского… Но неужели у Геннадия такая разница во взглядах с Муравьевым? И в коммюнизме его обвиняли! Боже! И шпионов подсылали! А говорят всюду, что Геннадий «ванович – правая рука Муравьева, чуть ли не его наперсник! Исполнитель его воли».

Вошли во флигель, Римский-Корсаков разделся и сразу уснул как мертвый.

Утром он вышел из офицерской избы. Дул холодный ветер, небо было чистое. Пески чисты, вокруг бревенчатые крепкие здания из лиственницы, лодки, старое судно, вытащенное на берег. А на близких сопках вокруг залива березы желты.

«О-о! Здесь уж осень! Настоящая Россия! – подумал он. – Право, повеяло Русью от этих бревен и от берез. Единственное место на всем океане…»

Доктор утром ходил к Невельским смотреть больного ребенка. Он вернулся, попили чаю и вместе пошли на осмотр Петровского. Римскому-Корсакову надо было проведать своих людей, отдать приказание боцману, снести подарки Невельским и готовиться к отплытию.

У флигеля встретили Елизавету Осиповну. С ней молоденькая миловидная женщина в платке. Госпожа Орлова – супруга здешнего знаменитого штурмана, однофамильца доктора. Ее муж тоже в командировке.

– Ну, как вам вчера наша капитанша? – с каким-то акцентом спросила Бачманова.

– Следует только преклоняться перед ней!

– Она вам еще многого не сказала, – ответила Елизавета Осиповна. – Зимой был голод, нам ничего не дают в экспедицию и теперь. Так мы ждем вас к обеду. Мы обедаем по-морскому, в двенадцать.

Зашли в казарму. Женщины там опять что-то пекут и жарят. Матросы, здешние и приезжие, оживленно беседуют. Один со шхуны диктует письмо писарю. Другой – молоденький – прыгает, держа на спине мальчишку лет трех-четырех. Римский-Корсаков велел своему боцману готовиться к отплытию.

– В час отваливаем!

– Сегодня? – воскликнули женщины.

– Да, сегодня!

– Что уж вы, ваше благородие, погостить молодцам не даете, – стоя у плиты, говорила белокурая Алена. – Мы им сегодня уж и блинов, и пельменей. Видно, у нас не нравится?

– Очень нравится, я и сам бы погостил, да нельзя.

– Не испробуете ли наших блинцов, ваше благородие? Присядьте, покушайте.

Римский-Корсаков и Орлов подсели к столу и съели по паре блинов, жаренных на зверином сале.

– Благодарю тебя! – сказал Воин Андреевич, обращаясь к Алене.

– Да чайку, самовар уж шумит.

– Нет, спасибо.

– Нет уж, верно, не понравилось вам у нас, что рано уходите, – говорили женщины.

– Оставались бы зимовать, ваше благородие. У нас весело!

– Маленько бы и молодцы-то твои усохли, – сказала под общий хохот рослая старуха.

Римский-Корсаков попрощался с женщинами, а своим наказал к полудню закончить все приготовления и пообедать. Он заметил, что в казарме чисто, амуниция у людей в порядке. Народ выглядит весело. Он взял из стойки одно из ружей и осмотрел. Оно чисто.

– Учения бывают, стрельбы?

– Да у нас все время стрельбы, ваше благородие! – отвечал матрос.

– Сейчас перелет дичи. А зимой по морскому зверю, на пропаринах, – сказал доктор. – Сегодня на обед наши дамы приготовят разные деликатесы из дичи. Есть теперь охотничья команда.

Он опять помянул, как плохо снабжается экспедиция. «Неужели Муравьев обманул? – подумал Римский-Корсаков. – А ведь он уверял Николая Матвеевича, дал слово».

Воину Андреевичу стало стыдно за свои подарки. Но в Японии ничего не купишь. На Бонин-Сима приобрели, что возможно, но и там ничего особенного нет.

Доктор сказал, что здесь всем принято делиться друг с другом, офицеры и матросы получают равные пайки, и молоко делится всем детям поровну.