Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

— Как это ты пришёл к такой мысли, мой мальчик?

— Из чувства благодарности, ваше величество. Она была так добра ко мне, — ответил он прямо и скосил глаза на старшую принцессу. — А вот сестра, наоборот, надо мной посмеялась.

Сидевшие в кругу придворные дамы подняли свои вееры, чтобы скрыть улыбки. А императрица притянула Вольфгангерля к себе, с нарочитой строгостью посмотрела ему в глаза и заметила:

— Что скажет Госпожа Музыка, если ты готов ей изменить? Раз у тебя появились столь земные желания, то...

Несколько секунд мальчик молчит, словно размышляя, а затем отвечает:

— Ей останется только согласиться; моя матушка сказала: холостяк — мужчина наполовину!..»

— Нет, каков шалун! — неожиданно громко восклицает матушка Аннерль. — Мальчишка опозорит всю нашу семью, Вот к чему приводит, когда ребёнок отбивается от материнских рук.

— Стоит ли сердиться, дорогая госпожа Моцарт, — вмешивается Хагенауэр. — Это шутка, только и всего! И наша многоуважаемая добрая императрица — дай ей Бог долгих лет жизни! — наверняка от души посмеялась. Кстати, разве наша здешняя красавица, Филиппина Вельзер, не вышла замуж за эрцгерцога? А вдруг выйдет совсем наоборот и сын бюргера женится на эрцгерцогине? От Вольферля всего можно ожидать.

— Вы правы, Хагенауэр, — ухмыляется Шахтнер. — Я так и вижу нашу добрую и заботливую фрау Моцарт свекровью эрцгерцогини.

— Бросьте вы ваши неуместные шуточки, — возмущается матушка Аннерль. — От письма барона Вальдштеттена у меня и без того голова идёт кругом. Не заморочьте мне её ещё больше.

И никто даже не замечает, что возмущается она больше для вида; письмо радостью отозвалось в её сердце, и, будь это возможно, она схватила бы сейчас своего Вольферля и задушила в объятиях.

— Продолжайте же, господин придворный трубач! — напоминает она. — Любопытно, что ещё непристойного они там натворили. Что пишет дальше господин барон?

— Тут всего несколько слов, — говорит Шахтнер и читает, понизив голос: — «Два дня спустя после выступления во дворце я как раз навестил наших дорогих музыкантов, когда приехал главный придворный казначей и по поручению её величества отсчитал господину Моцарту сто дукатов. Ещё он привёз Вольфгангерлю парадный костюм тончайшего полотна фиолетового цвета, сюртук и камзол с золотыми отворотами и шитьём. Их как будто шили на принца Максимилиана. А Наннерль получила придворное платье принцессы из белой тафты с богатой отделкой и много украшений. Дети сразу принарядились и прошлись перед нами: платья сидели на них как влитые, чему Вольферль и Наннерль никак не могли нарадоваться. Можно было подумать, что они и впрямь принц и принцесса. Но самым довольным изо всех показался мне господин Леопольд. Он несколько раз с чувством пожал мне руку, словно во мне была одна из причин их сегодняшнего счастья, а ведь я-то знаю: моя заслуга только в том, что я склонял его к поездке в Вену, чему он на первых порах так противился. С другой стороны, я доволен исходом нашего предприятия, и поэтому мы оба, мой дорогой господин Шахтнер, вправе порадоваться, ибо без ваших одобряющих слов мне бы никогда не удалось сломить сопротивление Вашего друга. Сейчас, узнав поближе, я полюбил его так же, как и Вы. Не поминайте меня лихом.

Ваш Игнац фон Вальдштеттен».

Беспокойство матушки Аннерль за детей не было необоснованным: через несколько дней после получения письма от Вальдштеттена Леопольд Моцарт сообщил, что Вольферль заболел какой-то разновидностью скарлатины, давшей, правда, осложнение не на носоглотку, а на тело, но благодаря уходу некоего доктора Бернхарда мальчик уже на пути к выздоровлению, однако о концертах пока нечего и думать. Несмотря на утешительные заверения мужа и уговоры супругов Хагенауэров, ничто не могло удержать её в Зальцбурге: она приводит в действие все известные ей рычаги, одалживает нужные на поездку деньги и уже два дня спустя скорым почтовым дилижансом выезжает в Вену. Трудно передать всю нечаянную радость семейства, когда она однажды вечером предстаёт перед ними. Вольферль весело бросается ей навстречу, протягивая ручонки, как только она переступает порог, и от этого все страхи мгновенно оставляют её. Бледность сына говорит о перенесённой болезни, но её радует, что постельный режим ему больше не прописан. Обычно сдержанная и неразговорчивая, Наннерль на редкость раскована и многословна, осыпает мать нежностями. А отец, Леопольд? Неожиданное появление жены застаёт его врасплох. Он ожидал чего угодно, только не этого. Привыкший оценивать любое предприятие с точки зрения его прибыльности, он мысленно подсчитывает, во что стала жене эта поездка, и делает неутешительные выводы. Однако виду не подаёт: радость встречи перевешивает любые другие соображения.

Рассказы, рассказы без конца. Столько всего случилось за это время! Дети совсем заговорили уставшую с дороги мать, и отец строгим голосом отправляет их спать. Оставшись наедине, супруги ещё долго беседуют. Леопольд обрисовывает ход болезни сына; от концертов пришлось, конечно, отказаться, отчего доходов заметно поубавилось, но он всё-таки рассчитывает до отъезда провести несколько выгодных концертов.

Матушка Аннерль нежно накрывает своей ладонью руку мужа:

— Ты ведь не сердишься на меня за то, что я приехала? У меня было так тяжело на сердце. Сразу думаешь о самом плохом...

— Да что ты, Аннерль! Я рад, что ты здесь. Больше в дальние странствия я без тебя не подамся. Конечно, Наннерль уже взрослая девочка, ей можно было бы доверить присмотр за мальчиком. Но тебе-то упрямство нашего младшего известно. Сестра для него не указ, у них дело разве что до драки не доходит. Будь ты с нами, он бы вёл себя по-другому.

— Как долго ты собираешься оставаться в Вене?

— Недолго. Каждый день обходится нам самое малое в дукат, да и на всякие мелочи деньги уходят. Знатные господа очень боятся заразиться, поэтому приглашений становится всё меньше. Здесь меня держит другое: венгерские магнаты зовут нас в Прессбург [10] Прессбург — Братислава. , а они не из тех, кто мелочится. Правда, отпуск мой давно истёк... Надеюсь, архиепископ простит меня, когда я всё ему объясню...

Леопольд Моцарт не просчитался: выступления в коронном городе венгерских королей Прессбурге приносят ему полное удовлетворение; да, тамошние магнаты намного превзошли австрийских родовитых дворян как в восторгах, так и в щедрости. На рассвете двадцать четвёртого декабря наши осчастливленные путешественники выезжают из Прессбурга в удобном экипаже, купленном здесь же, и вечером того же дня, уставшие и продрогшие после езды по разбитой, в выбоинах и буграх просёлочной дороге, прибывают в свой венский приют. После долгой тряски настроение у них вовсе не рождественское.