Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

— А-а-а! Понятно! — вырывается у Моцарта. — Это был не кто иной, как Казанова.

— Это вы так думаете, дорогой друг, но наша Бабетточка насмерть стоит на том, что это был Дон-Жуан собственной персоной. И он хотел совратить её! Сначала он показался ей очень привлекательным, но потом девушку охватил настоящий ужас. Дождавшись мгновения, когда её спутник куда-то вышел, она сорвалась с места и убежала. Здесь она появилась далеко за полночь. Её бьёт лихорадка, температура высокая. И хотя после той встречи прошло целых шесть дней, она всё ещё не пришла окончательно в себя и без конца твердит, будто негодяй Дон-Жуан, этот дьявол в образе человеческом, хотел утащить её в ад. Я, конечно, постаралась, как могла, объяснить отцу и Бабетгочке, что всё это вздор и самовнушение. Похоже, моё красноречие возымело действие; на прощанье она улыбнулась мне, а когда девушка улыбается, страшное для неё уже позади. Для меня, во всяком случае, было любопытно узнать, дорогой маэстро, как образ Дон-Жуана может подействовать на воображение чистой и наивной девчушки... А теперь давайте-ка прогуляемся ещё немного на солнышке, пока оно не зашло. Поднимемся лучше всего на вершину холма, оттуда такой вид открывается!..

Сказано — сделано. Во время прогулки все продолжают обсуждать странное происшествие. Франц Душек склонен видеть в нём яркий пример магии музыки, а Моцарт предпочитает не высказываться по этому поводу и думает: «А Казанова не так-то не прав, опера производит устрашающее воздействие и без финала с его молниями и раскатами грома. Хорошо, что он не дал малышке досмотреть до конца!»

Вот они наконец и на вершине холма, где стоит павильон, окна которого закрыты ставнями. В этом круглом строении есть что-то таинственное, идущее от средневековых башен. «Как странно, — думает Моцарт, — что я ни разу не забрёл сюда. Это просто идеальное место для созерцания и для сочинения музыки!» Он с любопытством разглядывает павильон.

— Прошу вас, входите, маэстро, — приглашает его Йозефа, открыв дверь.

Моцарт следует её приглашению и оказывается в помещении, как бы предназначенном для священнодействия; с потолка свисает тяжёлая люстра с горящими свечами, освещающими круглый стол, у которого стоит удобное кресло. Он оглядывается и, к своему удивлению, замечает, что он здесь один, за ним никто не вошёл. А ещё он видит на столе чистую нотную бумагу, чернила и гусиное перо. И книжечку стихов, которые он дал Йозефе; поверх неё записка. Моцарт берёт её и читает:

На его губах играет лукавая улыбка. Хватается за дверную ручку. Дверь на замке, чего и следовало ожидать. Моцарт понимает, что выход у него в буквальном смысле один: он берёт перо и начинает писать.

Йозефа признается всем, какую шутку она придумала. Муж этой затеи как будто не одобряет. Как можно насильно домогаться исполнения своих желаний! По крайней мере, рассуждает он, сперва следовало бы хорошо закусить. Йозефа возражает: после вина и закуски эта хитрость ей не удалась бы...

На самом деле она тоже начинает беспокоиться: а вдруг Моцарта такая принудительная мера оскорбит? Но Констанца успокаивает её; такое оригинальное напоминание о невыполненном обещании никогда Вольфганга не обидит, наоборот, считает она, попав в западню, он постарается выбраться из неё самым достойным способом. Они сидят неподалёку от павильона на скамейке, болтают и наслаждаются видом осеннего ландшафта, залитого красноватым светом заходящего солнца. Как вдруг раздаётся громкий стук в закрытую дверь. Йозефа встаёт и идёт к павильону.

— Чего желает господин арестант? — спрашивает она, повысив голос.

— Выпустите меня на волю! Я свою вину искупил! — слышится из-за двери.

Ключ в замке поворачивается — и Моцарт на свободе! Он выходит из павильона с величественным видом, держа в руке исписанные листы нотной бумаги. Йозефа хочет выхватить их, но он отводит руку.

— О нет! — говорит он. — Так просто я не расстанусь с тем, что стоило мне таких трудов — да ещё в голодном состоянии! Вы получите её только при условии, что споёте её с листа. И с первого раза без единой ошибки!

Йозефа берёт ноты, быстро просматривает их. Вдруг она с несчастным видом начинает причитать:

— О Боже! Боже мой! Разве можно предъявлять такие требования к голосовой партии? Эти интервалы в анданте! Да ведь это акробатические прыжки! И до чего грустная ария... Нет, прощай, моя мечта, прощай!..

— Да, это не бравурная ария, — защищается Моцарт. — Она требует особой выразительности и высокого стиля исполнения, чем вы, дорогая, владеете мастерски. А разве может она не быть грустной, когда от мысли о предстоящей разлуке у меня уже сейчас разрывается сердце?

— Не спорьте вы о «что» и «как»! — вмешивается в их разговор Франц. — Вот исполнишь арию, посмотрим, что получится...

И они возвращаются в «приют отшельника».

Там их ждёт накрытый на четверых стол, пахнет ароматным кофе, а у двери стоит Бабетточка, готовая услужить гостям и хозяевам. Лукавая улыбка выдаёт, что все тревоги, вызванные появлением в её жизни Дон-Жуана, остались в прошлом. Но прежде чем они приступают к трапезе, Йозефа подхватывает своего друга Моцарта под руку и увлекает в музыкальный салон к спинету.

— Так, а теперь приступайте к своим обязанностям. А я постараюсь заслужить право исполнять эту арию!

И Йозефа поёт. Она вкладывает в исполнение арии столько чувства, будто текст, положенный на музыку, задевает самые нежные струны её души. А ведь поёт она о том, как трудно и больно воину, идущему на смерть, расстаться со своей возлюбленной. Но композитор, как он сам позднее выразился в письме, «прошёлся в этой арии по всей шкале переживаний, от жгучей страсти до мрачного самоотречения» — и певице удаётся передать всю боль страдающего сердца.

Её «о саrа, addio per sempre!» — «любимая, прощай навсегда!» звучит с потрясающей силой. Какая сила переживаний выражена в этой небольшой вещи, которая давно жила в Моцарте, но родилась благодаря прихоти Судьбы!

Несколько долгих минут они оба молчат, а потом он обнимает певицу и охрипшим от волнения голосом повторяет:

— О, благодарю! Благодарю! Йозефа! Йозефа!

— Прощай, дорогой, — шепчет она в ответ. — Но не навсегда, а лишь на короткое время!

— На всё Божья воля, — тоже шёпотом отвечает он.

Йозефе почему-то кажется, что глаза Вольфганга Амадея влажно блестят.

По возвращении в Вену Моцартам в который раз приходится перебираться на новую квартиру, теперь городскую, «У полотняных аркад». От идиллического домика в саду «У деревенской дороги» приходится отказаться из-за непомерных требований домовладельца. Лето, которое они провели в постоянных стычках с ним, Моцарты всегда будут вспоминать как страшный сон.