Валериан Торниус - Вольфганг Амадей. Моцарт

Ожидание больших заказов скрашивается маленькой радостью: после многочисленных похвальных отзывов из Праги театральная дирекция решает поставить весной «Дон-Жуана». Правда, композитору предлагают внести в партитуру некоторые изменения и написать дополнительно несколько номеров, за что ему положен — за всё про всё, вместе с постановкой! — смехотворный гонорар в сто гульденов. Эта сумма ничтожна уже потому, что Да Понте, которого и без того облагодетельствовали очень приличной суммой, прибавили в виде личного подарка от императора целых сто цехинов.

На эти изменения Моцарт идёт с большой неохотой, считая их совершенно излишними — что впоследствии подтверждается, — и часть из них перепоручает своему ученику Зюсмайеру. В постановке участвуют Кавальери в роли Эльвиры и «бывший Фигаро» Бенуччи в роли Лепорелло; Алоизия Ланге поёт партию донны Анны. Несмотря на хорошую постановку, приём прохладный, с успехом «Похищения» или «Фигаро» никакого сравнения.

Моцарт убит. После успеха в Праге он такого не ожидал. Неужели он лишился признания венской публики? В самом подавленном настроении он отправляется к своему старому покровителю барону Вальдштеттену, чтобы излить перед ним душу. Этот преданный друг понимает, конечно, что «Дон-Жуан» поднял композитора на недосягаемую высоту, что музыкальный талант Моцарта разворачивается во всю силу, и старается по-своему его утешить. Говорит, что всё новое сбивает публику с толка и отвергается ею, что публику следует подводить к новому постепенно. Болезненно улыбаясь, Моцарт спрашивает:

— Выходит, император прав?

— В чём именно?

— Он сказал в присутствии Да Понте: «Опера прекрасна, она божественна, она, может быть, даже лучше «Фигаро», но этого блюда моим венцам не съесть».

— Пока что, пока что, — поправляет Вальдштеттен. — Давайте наберёмся терпения, а там поглядим.

— Думаете, им нужно время, чтобы разжевать?

— Да! Не забывайте, дорогой друг, всё великое в искусстве требовало много времени, чтобы быть повсеместно признанным. В этом правиле есть своя железная закономерность. А как же иначе? Великие художники опережают своё время, будто шагают в сапогах-скороходах. Чтобы публике привыкнуть к вашим приёмам, ей придётся переучиться. На это обычно уходит не месяц и не два. Доступный и приятный с виду товар легко найдёт своего покупателя, потому что тому не над чем задумываться. Возьмите, например, Диттерсдорфа, его «Врач и аптекарь» и «Любовь в сумасшедшем доме» день за днём делают полные сборы. Таковы венцы! Им подавай развлечения, чтобы было над чем посмеяться!

— Не только в этом дело, уважаемый барон. У Диттерсдорфа есть передо мной одно чрезвычайно важное преимущество: он пишет музыку на немецкие тексты, которые поймёт самый обыкновенный зритель, а таких очень много. Я же пишу на итальянские тексты, так сказать, для образованной публики, и то для очень тонкой её прослойки. Найди я немецкого поэта со способностями Да Понте — о, клянусь вам, я не дрожал бы как заяц перед постановками каждой из моих опер и они не сходили бы со сцены так быстро. Я не жил бы, постоянно разрываясь между надеждой и страхом!

Вальдштеттен с испугом убеждается, насколько бесплодны его попытки умерить печаль Моцарта. Впервые он отчётливо ощущает, что душу и сердце столь близкого ему человека подтачивает глубокая трагедия. Но он не догадывается о внешних причинах депрессии Вольфганга Амадея: испытывая непреодолимое чувство стыда, тот не открывает барону, какие тяжёлые материальные лишения испытывает он сейчас, словно опасаясь потерять из-за этого уважение старого верного друга.

А к началу лета его дела идут из рук вон плохо. Последние сбережения растаяли, а новые поступления не предвидятся. Он знает, что мелкие суммы, которые он время от времени перехватывает, ему не помогут. Ему нужна большая долговременная ссуда, которая позволит ему спокойно заниматься творчеством.

Может показаться странным, но он рассчитывает получить её не у близких друзей, а у человека, внутренне от него далёкого, но которого он тем не менее уважает. И чтобы тот обладал такими средствами, что мог дать в долг без всяких затруднений. В масонской ложе таких дядей немало, но он останавливает свой выбор на богатом купце Михаэле Пухберге. Он трезвый делец, однако любовь к ближнему воспринимает не как пустые слова. Вот к нему-то Моцарт и обращается за помощью. Причём не устно, а в письме.

Он прямо говорит о своих затруднениях, объясняет, как трудно ему творить в сложившихся обстоятельствах, просит одолжить ему тысячу-другую гульденов «под соответствующий процент» на срок не более двух лет. Осторожному купцу Пухбергу такая сумма представляется чрезмерной, поэтому он для начала посылает Моцарту двести гульденов. При тогдашних долгах это для Вольфганга Амадея всё равно что капля в море. Десять дней спустя он вынужден обратиться с повторной просьбой. И поскольку Пухберг молчит, Моцарт начинает распродавать некоторые предметы из своего «подарочного фонда». А потом отсылает ломбардные записки купцу — как бы в доказательство того, как плохо у него всё складывается. В письме есть такие слова: «Извините меня за назойливость, но вам моё положение известно. Ах, почему вы не сделали того, о чём я вас просил! Сделайте это сейчас, и тогда будет всё как нельзя лучше».

Пухберг смягчается и посылает нуждающемуся композитору большую сумму, тем более что узнает о смерти полугодовалой дочурки Моцарта Терезы.

Эти написанные в состоянии страха и отчаяния письма, в которых он взывает о помощи, особенно ярко высвечивают нам, в какой унизительной нужде он иногда оказывается. Какая же воля необходима, чтобы не позволить госпоже Неудаче подмять его под себя и сокрушить жажду жить и творить! Да, этим летом он воюет со всеми невзгодами так неистово, будто неблагосклонность судьбы его даже вдохновляет.

В течение двух месяцев появляются три симфонии, последние из им написанных. Сначала мечтательно-восторженная ми-бемоль мажорная, с её торжественным адажио, утончёнными трио для кларнетов и флейт; затем элегическая, несколько мрачноватая по своей основной тональности соль-минорная, с жизнеутверждающим менуэтом в заключительной части; и, наконец, величественная и нарядная, поразительная по совершенству до-мажорная, ещё называемая «Юпитером».

За исключением отдельных мест в соль-минорной, мы в двух других симфониях никаких мотивов уныния не услышим, — наоборот, надежда в них торжествует над злокозненностью бытия! И это доказывает, что Моцарт пока справляется с терзающими его демонами, что гению дана свыше способность одерживать победы даже тогда, когда судьбе угодно от него отворачиваться.