Фредерик Бриттен Остин - Наполеон

В тот же самый день торговец маслом месье Матта написал в своём рапорте, что бегство императора с острова ожидается в марте. Солдатам роздали по новой паре башмаков.

22-го числа Наполеон написал гранд-маршалу:

«Завтра проследи за тем, чтобы мэр и месье Ломбарди заключили контракт на постройку рейда в Лонгоне. Выделяемая на это сумма не должна превышать 2500 франков. Пусть они укажут, сколько им потребно чёрного пороха, и я им выделю.

Наполеон.

P.S. Пусть они также подготовят контракт на изготовление трёх маленьких мостиков или же трёх декоративных пролётов на дороге в Лонгоне, чуть ниже деревни Каполивери».

«О, Боже!» — пробормотал генерал Бертран.

Как же так? Наполеон одновременно отдавал такие противоречивые приказания. Некоторые усматривают в этом чётко разработанную систему маскировки своих намерений, ведь даже Бертран находился в неведении и занимался тем, что нанимал лошадей и заключал контракты, в то время как военные приказы поступали непосредственно Дрюо.

Правда, видимо, заключалась в том, что в этот момент Наполеон ещё не принял окончательного решения. В нем как будто боролись два человека. Доведённый до крайности несправедливостью и трагическими обстоятельствами, он, что называется, встал в позу, подобно кобре, принявшей устрашающий вид. Но успокоить его можно было легко. Он походил на оскорблённого человека, который уже подал исковое заявление в суд и привёл всю громоздкую машину Судопроизводства в действие, но в глубине души всё ещё надеялся на полюбовное разрешение конфликта. Даже теперь надменный монарх из Вены, высокомерный Кук или величавый лорд Каслри и граф Меттерних могли бы уберечь мир от многих бед, если бы направили Наполеону дипломатично составленное письмо следующего содержания: «Ранее был допущен ряд ошибок, но начиная с сегодняшнего дня все пункты договора будут неукоснительно выполняться. Денежные средства, гарантированные договором, уже отправлены. Кроме того, нам представляется необходимым сообщить, что императрица и её сын находятся на пути к императору на Эльбу. Им предоставлена надлежащая охрана и оказываются все должные знаки внимания». Безусловно, Наполеон принял бы такие известия с чувством благодарности и отказался от своих намерений покинуть остров. Все военные приготовления могли бы быть приостановлены. Может быть, это и вызвало бы возмущение и недовольство среди отчаянных вояк и гвардейцев. Но ведь он уже отпустил с острова всех тех, кто желал поехать домой — он мог спокойно обойтись и без них. Как и Дрюо, многие офицеры были влюблены в местных жительниц и не горели желанием сражаться. Бертран тоже ничего не хотел, кроме спокойной семейной жизни.

Полина стала постепенно понимать, что существует ещё одна крупная проблема, занимающая все мысли императора. 22-го числа, ужиная с матерью и сестрой, Наполеон не сказал ни слова. Мать была спокойна и невозмутимо величественна. Полина, возбуждённая от прогулки и наблюдений за работами в порту, за ужином тем не менее тоже молчала. Потом сели за карты, Наполеон играл без всякого энтузиазма, хмурился, пожимал правым плечом и даже не спорил, когда мадам Мер объявила, что он мошенничает. «В любом случае, — парировал он, — я должен вам двадцать франков», — и тут же заплатил. Он рано поднялся из-за стола, сел к фортепьяно и, как обычно, взял четырнадцать нот Гайдна. Он проводил мадам Мер до экипажа и вернулся назад, к Полине. Желая ему спокойной ночи, она поцеловала его и опять прошептала на ухо пароль:

— Оргон!

— Хорошо, — ласково ответил он и потрепал её за ухо. — Спокойной ночи, моя дорогая.

Этой ночью, что очень редко случалось, он долго не мог заснуть. Полина была права. Воспоминания об Оргоне, Ля Каладе и Фонтенбло часто посещали его. Он знал, что во Франции ходили самые гнусные истории о его унижении. У Бертрана и Дрюо, у Кемпбелла, этого английского шпиона, у немногих придворных и солдат, должно быть, сохранились самые неприятные воспоминания об этой позорившей его честь поездке. Возможно, разговоры о ней стали для них обычным делом. На материке упорно муссировались слухи о том, что он и раньше бросал свою армию. Каково ему, которого считали величайшим в истории человечества солдатом, было знать, что его называют трусом! Да, Полина права. Нужно раз и навсегда покончить с этими россказнями и опять предстать перед ними победителем. Пусть вспомнят, что это он одержал победу при Аустерлице, что это он, одинокий, стоял на мосту в Лоди, а вокруг свистели пули. Но в таком случае будут новые Оргоны, новые инсинуации и выпады со стороны толпы.

Говорят, что на острове Святой Елены он утверждал, что намеревался убежать с Эльбы ещё будучи в Фонтенбло. Но на острове Святой Елены он вообще говорил много странного.

А сейчас он вспоминал о Фонтенбло и Оргоне, и эти воспоминания наполняли горечью его душу. Иногда он хвастливо утверждал, разговаривая с Кемпбеллом и другими, что достаточно ему пошевелить пальцем, и Франция падёт к его ногам. Легко было говорить! «Каково же всё-таки непостоянство людей! — думал Наполеон. — Достаточно совершить промах, и они пытаются растоптать тебя. А как легко совершить промах!»

Вера в свою счастливую судьбу и уверенность в том, что его нельзя победить, были уже не столь сильны в нём — в конце концов он потерпел поражение. Возможно, продолжал размышлять Наполеон, добрый Дрюо прав, считая новую военную кампанию безнадёжной и обречённой на провал. Выступить и сражаться против Европы с несколькими сотнями гвардейцев или даже просто перевезти их на одном маленьком корабле на материк, когда вокруг блокадный флот, — это безумная затея. Конечно, ему удалось проскользнуть под носом у Нельсона после египетской кампании, но может ли он вновь рассчитывать на такую удачу? Его могут захватить по пути, и тогда разговоры о Святой Елене станут пророческими. Наверное, лучше ему остаться здесь, в своей крепости, постоянно провоцируя их на противозаконные действия. На острове он может продержаться много лет. Только бы получить хорошие известия из Вены! Если бы императрица была рядом, они бы не посмели досаждать ему. Если бы его сын рос сильным и мужественным здесь, на террасе дворца, у него на глазах, тогда бы он почувствовал себя вполне счастливым. Правда, оставалась ещё проблема с деньгами. Бурбоны — вероломные глупцы! Высмеивая его, они утверждали, что он «честолюбив». Но как он может быть «честолюбивым» сейчас? Никто и ничто не могло вознести его выше того положения, которое он занимал, — властелина всего мира. Только он всё ещё может спасти от Бурбонов свою родину — бедную Францию. Возможно, это его долг. Оргон! Бриг «Инконстант» должен выступить один против целой армады кораблей со всего мира! И потом на горизонте маячил Кемпбелл — ничтожный лицемерный соглядатай. Хорошо, что он позволил ему уехать! Вот какие раздумья тревожили Наполеона в ночи, вот почему он никак не мог успокоиться. Однако, подумав о полковнике Кемпбелле, он улыбнулся и вскоре заснул.