Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

С художником Луиза познакомилась, ещё когда он возвращался в Санкт-Петербург из-за границы через Ригу. Она как раз приехала тогда в отцовский дом собрать деньги с постояльцев и на ассамблее у коменданта встретила мастера.

— Вот познакомься, Лиза, с нашей знаменитостью, Никитой Корневым. Учился во Флоренции и Париже, самого государя писал. А я, представь себе, служил ещё с его братом, бились вместе со шведом под Минском и на Украине! — Лука Степанович Чириков по-прежнему хохотал оглушительным басом, показывая свои крепкие, сахарные зубы.

— Наслышана о ваших успехах, господин персонных дел мастер! Моя государыня хотела бы иметь свой портрет вашей работы! — Луиза в разговоре всегда старательно подчёркивала свою близость к царице — как-никак она знала всё её нижнее бельё.

Но на Никиту эта близость, похоже, не произвела никакого впечатления. Он только улыбнулся в пшеничные усы и, глядя на белокурую красотку камеристку, предложил: «Хотите, я напишу ваш портрет, сударыня!»

Луизе, само собой, польстило, что прежде портрета царицы будет написан её портрет, и она тут же согласилась позировать. В Риге художник задержался на неделю и каждый день бывал в её доме.

В этом бархатном берете, с кистью в руке он был так не похож на обычное окружение Луизы; гвардейских сержантов и придворных щёголей.

«Да и как любовник, должно, хорош, в самом соку мужской силы!» — намётанным взглядом оценила она крепкую стать мастера. И после сеанса сама взяла его нервную белую руку, поманила в спальню.

Портрет заканчивали уже в Петербурге.

Так началась их амурная связь, которая продолжалась уже более года. Но о браке на этой перезрелой красотке Никита, признаться, и не думал.

А впрочем, после того как рухнула во Флоренции его великая любовь с Мари Голицыной, ему было как-то всё равно. Женился вот его брат Ромка на вдове-купчихе, отчего и ему на вдовушке не жениться? Ведь уже за тридцать, пора и остепениться. Да и сватья великая — сама царица.

Екатерина обещание своё верной камеристке выполнила: переговорила и с Никитой, и с самим царём.

Пётр поощрял браки среди своего окружения на иноземках, может, оттого, что сам был женат на лифляндке. По подсказке Екатерины он подарил Никите дом на Фонтанке, обещался и сам быть на свадьбе.

Екатерина порылась среди своих нарядов, собрала для камеристки приданое — даже пожертвовала ей ожерелье, не из дорогих.

И вот в осенний день к особняку покойного доктора Арескина подлетел свадебный поезд, из придворной катеты вышла сама царица и её камеристка в белом подвенечном платье. Следом вышагивал жених и его брат Роман Корнев.

Дуняша, глядя на них через окно, ещё раз поразилась, как непохожи братья: Никита, русоголовый рослый молодец с пшеничными усами, всегда покоен и ровен, а её Ромка подвижен как ртуть, и хотя и уступает брату в росте, зато, пожалуй, превосходит в силе. «Руки-то у моего полковника железные!» — улыбнулась Дуняша мужу, встретившись с ним любовным взглядом. Затем поспешила на крыльцо встречать царицу с почётом.

Венчание проходило в придворной церкви. Дуняша туда не пошла, приглядывала, как накрывали свадебный стол. И не то чтобы очень нужно её присутствие в доме — верный Кирилыч и без неё бы всё сделал, — но не хотелось лишний раз видеть эту зазнайку Лизку Маменс. Вот и сейчас выступает, задрав голову, — ещё бы, зазвала на свадьбу саму царицу.

Екатерина, впрочем, держалась просто, а когда выпила рюмочку за жениха и невесту, распустилась как роскошный пион: круглое лицо с намечавшимся двойным подбородком раскраснелось, пышная грудь, вываливавшаяся из-за корсажа, порозовела, тёмные глаза повлажнели.

— Горько! Горько! — с видимым удовольствием кричала царица. Матушка-царица гуляла от души — ещё бы, это она и устроила счастье молодых.

«Только вот жених что-то смутен и неразговорчив! Никак, ему другая зазноба вспомнилась?!» — подумала Дуняша, и была права.

Никита прикрыл глаза, и перед ним поплыли черепичные красные крыши Флоренции, колокольни бесчисленных церквей, устремлённые в синее небо, пышно распустившиеся розы под балконом его мастерской, а в той мастерской живая натура — Мари Голицына. И вспомнился её поцелуй, долгий и нежный. И счастье казалось вечным. Но какая тут вечность, ежели он простой художник-мазилка, а она — княжна!

— Горько! — пророкотал вдруг над его ухом хрипловатый матросский басок, и он тотчас очнулся — царь!

Пётр прибыл на свадьбу не в карете, а на своём личном вельботе и вошёл, неся с собой запах корабельной смолы, — по пути не выдержал, заглянул на верфь, сам полез смолить днище готового к спуску фрегата.

— В каком ты виде, Питер? — Екатерина с ужасом рассматривала покрытые смолой царские ботфорты.

— Пустое! — Он отмахнулся от жены, подсел к братьям, обнял их за плечи. — Вот вы и сошлись вместе, полковники: один — мирный, другой — военный. И думаю, скоро мирный займёт первое место, потому как войне скоро конец. Как ты думаешь, Корнев, выдохся швед? — обратился царь к Роману, зная, что тот участвовал в десанте на шведском берегу.

— Конечно, выдохся, государь, если я своими глазами предместья Стокгольма видел, а мой вахмистр, вон он в конце стола сидит, едва не взял на аркан их командующего, принца Фридриха.

— Да ну! — Пётр округлил глаза от удивления и подозвал Кирилыча.

Тот подлетел к царю, вытянулся во весь свой могучий рост.

— А, старый знакомец? Не ты ли королевского генерал-адъютанта под Лесной пленил? — У Петра была крепкая память на солдатские лица.

— Он самый, государь, под Лесной и отличился, за что и был представлен к офицерскому чину! — поспешил Роман представить Кирилыча в самом выгодном свете.

— Почто же опять ходит в вахмистрах? — Пётр спросил серьёзно, по-начальственному, и Кирилыч понял, что надобно говорить правду.

— Так что на радостях имел крепкую баталию с Бахусом, государь! — рявкнул вахмистр и повинно склонил голову. — И проиграл, государь!

— Хорошо, что правду сказал, вахмистр! Да не скучай, война ещё не кончилась, глядь, и заработаешь ещё офицерский чин! — Пётр поднялся во весь свой огромный рост и, обратившись к жениху, поднял чарку: — А теперь выпьем, Никита, за расцвет наук и искусств!

«Имеют они обыкновение менять своё место. Пышно цвели в свой час в Древней Греции, теперь сместились на запад. А скоро, дай срок, расцветут и у нас в России! Будут и у нас, верю, свои Рубенсы и Тицианы!

Никита вскочил. Звонко чокнулись чарки. Царь угадал самую заветную мечту художника: стать российским Тицианом!

Хотя эскадра сэра Норриса опоздала на Балтику и русские летом 1719 года разорили все окрестности Стокгольма, тем не менее королева Ульрика-Элеонора и её кабинет упрямо продолжали войну. Мирный конгресс с Россией на Аландах шведы свернули и мира теперь добивались не с царём Петром, а с его прежними союзниками: Данией, Пруссией, Польшей и Саксонией. Но прежде всего им удалось заключить мир с Ганновером, владением короля Георга I.