Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

— Сам Дауд-бек, их предводитель и первый в этих горах вор! — шепнул на ухо Волынскому приказчик.

«Не воевать же мне с вором на базаре, не пристало сие послу!» — мелькнуло у Волынского, но Андрей Семёнов сумел порешить дело миром. Хотя и болтал он с Дауд-беком по-лезгински, Артемий Петрович всё же различил, что в разговоре том мелькает имя Евреинова. И оно, судя по всему, произвело на Дауд-бека больше впечатления, чем титло царского посла.

— Сто золотых за девку — вот и вся цена! Ну да я ещё поторгуюсь с Даудом. А вы, сударь, ступайте с вашей Ниной смело! — сказал приказчик после переговоров. — Да присматривайте, чтоб эти разбойники ещё раз, уже из вашего дома, её не умыкнули. Такой лихой народ!

Было непонятно: то ли он осуждал, то ли восхищался этими джигитами с большой дороги. Так или иначе путь был свободен.

Вечером, умытая в турецкой бане, умащённая душистыми маслами, шурша гюлистанскими шелками, девушка пила кофе и ела шербет со своим новым повелителем.

Артемий Петрович с удовольствием внимал её высокому голоску, в котором все русские слова звучали как-то иначе, по-восточному. Во дворике журчал маленький фонтан, из сада через раскрытые окна прилетали дурманящие запахи цветущего миндаля. И голова у посла закружилась, он крепко поцеловал эти сочные, как плоды, зовущие губы. И начались ночи любви.

Но скоро надобно было возвращаться из сладостной Шемахи в солдатский Санкт-Петербург. Растаяли снега на перевалах, первые караваны прошли из Шемахи на Низовую и Дербент, куда уже прибыли суда из Астрахани.

Артемий Петрович, может быть, и потянул бы время. Восточная нега сладко и незаметно овладела всем его существом — столь сладки были минуты любви! Но с первым же караваном из Низовой явился бравый гвардейский сержант и привёз грозный царский указ немедля поспешать с возвращением, да по пути разыскать, нет ли в тех горских краях шерсти, подобной испанской?!

— Клубок той гишпанской шерсти я из Петербурга доставил! — браво отрапортовал сержант Баскаков.

И Артемий Петрович понял, что пора на службу! Да и Шемаха, признаться, надоела. Деревья отцвели, из арыков воняло. Уже в мае стояла жара. Собрав свой караван, Волынский выступил в дорогу. Шли бойко — ведь после двухлетней отлучки люди возвращались к себе на родину. Только вот слон не спешил в новые края: по-прежнему шествовал важно и неторопливо. Андрей Лопухин, проклиная всё на свете, на стоянках вместе с драгунами косил для слона пользительные травы.

Из-за слона-то, собственно, и задержались, и лезгины сумели выследить караван. Уже за перевалом, когда расположились на поляне на стоянку, из близлежащего леса выскочили конные лезгины и лихо понеслись на русских. Хорошо, что в лагере ещё не легли спать — солдаты успели встать в ружьё и встретить неприятеля дружным залпом. Лезгины повернули, но продолжали коршунами кружить вокруг лагеря.

— Гляньте, а ведь то — наш старый знакомец, Дауд-бек! — Андрей Семёнов, примкнувший со своими сидельцами к каравану посла, указал Волынскому на всадника, горячившего красавца аргамака и призывавшего своих сотоварищей в новую атаку.

— Сейчас вы у меня получите, разбойники! — Артемий Петрович как бывалый бомбардир сам навёл орудие на понёсшихся на лагерь лезгин. Картечь смела самых лихих, остальные повернули.

Волынский видел, как под Дауд-беком убило лошадь, но подскакавший, нукер привёл запасную. Лезгинский предводитель вскочил на неё, как барс, и, уже мчась обратно в лес, вдруг обернулся, сорвал ружьё и выстрелил, явно метя в высокую фигуру Волынского. Но посланная с коня пуля, нашла иную жертву. Рядом с Волынским кто-то негромко вскрикнул, и когда он обернулся, то увидел Нину. Она медленно падала и упала бы, не подхвати её Андрей Семёнов.

— Поздно! — ответил он на немой вопрос посла. Бережно уложил её на траву и закрыл ей глаза.

Артемий Петрович сорвал треуголку и закрыл своё лицо: не хотел, чтобы драгуны видели, как их командир плачет. Слышал только, как Семёнов рассказывал:

— А ведь она, как началась баталия, тотчас за ружьё взялась и всё время господина посла оберегала. Я ей говорю: вернись назад, девка! Так нет, не хочет! «Я, говорит, этому Дауд-беку второй раз в полон не дамся!» И сдержала слово!

Нину похоронили там же, на поляне, в честь её как по боевому товарищу дали поминальный залп из всех ружей.

Дальше караван благополучно дошёл до Дербента, откуда посол морем отплыл в Астрахань. Только слона повели степью — не нашлось ни одного судна, способного принять на борт это индийское чудо.

Из Астрахани Артемий Петрович поспешил в Санкт-Петербург, где подробно доложил о своём посольстве. С ним прибыл и Василий Попов, рассказавший Сенату о своём путешествии в Индию. Господа сенаторы зело дивились, а государь ответствовал кратко: «Кончится скоро война со шведами, тогда надобно нам тот путь в Индию открыть!»

Но ещё и Северная война не завершилась, а Волынский был уже направлен царём в Астрахань готовить поход в кавказские земли.

Артемий Петрович, по-молодому перепрыгивая через две ступеньки, взбежал на самый верх сторожевой башни, строго спросил дозорных солдат:

— Нейдут?

— Парусов не видать, господин генерал-губернатор. Чаю, государев караван в Царицыне задержался! — Дежурный поручик опустил подзорную трубу.

— Кой чёрт в Царицыне, коли гонец прискакал с вестью, что государь уже в Чёрном Яру, — сердито буркнул Волынский и сам прильнул к подзорной трубе. Но на реке было пустынно: мелькали только рыбацкие лодки да неторопливо тянулись отдельные купецкие баржи. — Ладно, сам посижу с вами в дозоре. Здесь хоть ветерком обдувает.

На открытой верхней площадке башни и впрямь тянуло холодком — дул слабый ветерок с севера, почти незаметный на знойных улочках лежащей внизу Астрахани.

— Арбуза опробовать не желаете, господин генерал? — Старик сержант водрузил на походный барабан красавец арбуз.

— Должно, зелёный, хоть и ранних сортов! — недоверчиво глянул поручик.

— Дай нож! — Артемий Петрович сам так ловко ударил, что арбуз хрустнул и развалился, — А ты говоришь, зелёный! — Крепкими белыми зубами Артемий Петрович впился в сочную мякоть.

— Благословен край, где зреют такие плоды земные! — Сопутник Волынского, морской офицер-крепыш, взял добрый кусок сочного арбуза.

— Край-то богатый, да убожества много. Глянь, в каких сермягах мои солдаты ходят. Ума не приложу, как мне их на парад перед государем выставить! — Артемий Петрович сердито воззрился на солдатские балахоны. — А ведь полгода уже прошло, как послал тридцать четыре тысячи рублей в Казань, на мундирное платье. Там и исчезли они в канцелярии соседа моего, казанского генерал-губернатора Петра Апраксина. И кому прикажешь жаловаться, ежели его старшой братец, генерал-адмирал Фёдор Матвеевич Апраксин, — глава флота российского? — Волынский не без насмешки уставился на моряка. Затем беспечно махнул рукой. — Ну да ничего, скоро сам государь узрит астраханское воинство! И думаю, тотчас выдадут моим солдатам новое мундирное платье, а мне ни за что по шее накостыляют! — И, став вдруг серьёзным, Артемий Петрович снова обратился к своему спутнику-моряку: — Так что, Фёдор Иванович, по всем твоим обмерам выходит, что самая глубокая гавань — бакинская, а самый удобный залив для десанта — Энзели? И ближе Баку места для удобной высадки нет?