Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

— Да, мой дорогой! В Версале прошли блистательнейшие недели моей жизни, яко краткий миг, а здесь?! Из беспрестанного рассеяния вступил на царскую службу. Но, увы, так и не стал вторым Тюреннем или, на худой конец, герцогом Мальборо. Потому прощай разводы, караулы, гауптвахта и прочие рыцарские замыслы! Сам государь узрел меня после возвращения из Парижа и махнул рукой — вот так! — Барон ручку высунул сквозь брюссельские кружева манжеты и безнадёжно помахал ладошкой. — После чего меня, барона Строганова, определили по провиантмейстерской части к князю Дмитрию Голицыну, президенту Камер-коллегии. Не человек, а сухарь. Правда, души самой чистой! И ума превосходного. Одно плохо — на службу требует являться к восьми утра и беспрестанно загружает счетами. Вот и подождите, я и сейчас вспомню, что из Ярославля на сегодня есть недостача в сто двадцать кулей муки и корму для невских драгун. Представляете, я, барон Строганов, и сто двадцать кулей муки! — Барон рассмеялся громко и саркастически.

Оркестр за стеной заиграл старинный англицкий контрданс.

— Ну а как ты? Откуда? Говорят, был в Москве, ходил в Астраханский поход с государем, потом женился. Да, кстати, Мари Голицына-то часто о тебе спрашивала!

У Никиты всё поплыло перед глазами — и толстое, румяное лицо барона, и эта голубая столовая, и петербургское серое небо за окном.

— Да, был в Москве и Астрахани, потом женился на немочке, думал быть счастливым, да не пришлось, — отвечал он барону.

А в голове стоял хмель, было и весело и страшно — Мари здесь, Мари спрашивает о нём. Он обязательно напишет её третий портрет — не такой, как во Флоренции, и не такой, как в Париже: не италианский, не французский — петербургский портрет. Но первым свой портрет желал заказать Серж Строганов.

— Ты токмо, голубчик, рыцарские доспехи во всём блеске на мне изобрази — ведь я ныне барон! — Никита и не заметил, как барон начал ему самовольно тыкать. — А голову разверни вполоборота. Вот и мои душечки, Мари и Катиш, в один голос твердят, что в полуфас я куда авантажней выгляжу, нежели в профиль! — С последними словами барон подлетел к двум хорошеньким женщинам, впорхнувшим в столовую залу, галантно чмокнул их в ручки.

— А мы и не ведали, что у вас гость-красавец! — Катит Головкина смело и одобрительно окинула взором высоченного Никиту.

— День добрый, мастер! — услышал вслед за тем Никита такой знакомый до сердечной боли грудной ласковый голос и согнулся в новом поклоне.

А когда распрямился, встретил нежный и зовущий взгляд Мари Голицыной. Глаза у Мари прежние, с поволокой. Жемчужно-пепельные — так он определил их цвет ещё во Флоренции. И вспомнилось, как она закрывает их под поцелуями.

— Ах, да вы старые знакомцы! — Головкина не без насмешки оглядела парочку и обернулась к барону: — Что я вижу! Опять на столе у вас, сударь, целый телёнок! Да разве при вашей комплекции можно сие позволить?

Катиш без стеснения, как бы желая показать, что в этой компании все свои, похлопала барона по округлому, крепкому ещё брюшку. Впрочем, кто-кто, а она сию вольность могла себе и позволить — ведь они с бароном были даже помолвлены. Правда, у Катиш Головкиной имелся ещё один женишок на примете — сам генерал-прокурор Пашка Ягужинский. Да токмо жаль, оный славный амантёр пока ещё женат. Хотя сему горю можно и помочь — развод-то на что дан!

— Ну веди, показывай нам храм Мельпомены! — приказала Головкина властно — то ли как будущая жена, то ли как лицо, близкое к генерал-прокурору.

— Прошу! — Строганов повёл своих гостей через картинную галерею, где Никита меж портретами французской школы нежданно увидел и тот флорентийский портрет Мари Голицыной.

— Как он сюда попал? — вырвалось у Никиты.

— Да всё бывший муженёк Мари, Бутурлин. Проиграл нашему барону в карты женин портрет! Хорошо саму жёнку не проиграл, вовремя его бросила! — желчно ответствовала за Мари Катиш Головкина, и Никита подумал, что, пожалуй, не зря её прозвали при дворе «петербургской осой».

А барон тащил их уже через какие-то совсем старомосковские светёлки и горницы, где при их появлении девушки-кружевницы прекращали пение, вскакивали и кланялись господам.

— Да сколько же у тебя девок, барон? — Катиш задорно подтолкнула своего суженого. — Никак, за сотню? И все такие красавицы. Гарем, яко у султана турецкого!

Барон смущённо оправдывался, что эти девки — отменные кружевницы, купленные за немалые деньги.

— Голосистые, что и говорить! А ведь они, пожалуй, в нашем спектакле и хор могут составить, а самых изрядных и в балете представить можно! — Катиш Головкину, похоже, совсем не смущала гаремная жизнь её женишка, все её помыслы были уже там, на сцене.

Никита, побывавший в театрах Дрездена, Венеции и Парижа, сразу же оценил строгановскую сцену за простор и удобство. Да и голоса под этим высоким потолком звучали отменно!

— Нам срочно надобен занавес и декорации к трём действиям и шести картинам! — перечисляла меж тем Головкина художнику свой заказ.

— Работать-то я буду не один — с Миной Колокольниковым, а он скор на руку, за два месяца и закончим! — весело ответил художник.

— Не за два месяца, а за две недели потребно закончить!

Катиш Головкиной не терпелось со спектаклем, яко со спуском линейного корабля. Ещё бы, у неё и генерал-прокурора Ягужинского с этим действом были связаны великие замыслы: хотели зазвать в театр самого царя и показать ему в интермедии сценку о рогатом муже. Дабы тем окончательно решить судьбу коронованной мужички и ненавистницы, матушки-государыни. Первый-то шаг уже сделан. Намедни, когда царь воротился с Ладоги, Катиш самолично подбросила под его дверь подмётное письмецо, где столь толково и подробно было сказано об амурах Екатерины Алексеевны с её галантом-красавчиком, что не верить сему письму было никак нельзя. И ныне в царском дворце идёт шумный спектакль. «Ну а здесь мы устроим оному продолжение!» Катиш Головкина победно оглядела тёмную залу и сказала строго, по-государственному:

— Дело важное, не терпит отлагательств, так что закончишь всё за пару недель.

Но художник — каков наглец! — только плечами пожал:

— Ищите другого мастера, сударыня.

Что за дело ему, вольному художнику, до государственных забот Катиш Головкиной!

— Послушай, Никита, я ведь беру на себя все расходы! Нанимай с десяток подмастерьев! — поспешил на выручку своей невесте барон.

Однако мастер упёрся:

— Зачем мне своё доброе имя в спешке терять? Ведь не подмастерьям же работу подписывать, а мне.

И здесь вдруг вмешалась Мари.

— Ну а если я попрошу... — сказала тихо. — Напишешь за три недели?

Никита обернулся к ней и снова увидел эти глаза с поволокой и подумал, что ежели сейчас откажется, то никогда боле не увидит так близко Мари.