Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

— Что он ещё кричал? — Пётр с видимым неудовольствием взирал на Толстого.

После кончины царевича хотелось забыть всё это дело, но дело, раскрутившись, так сразу кончиться не могло.

К примеру, в далёкой Вологде объявился самозванец, выдававший себя за царевича Алексея. Хотя звали того самозванца вполне русским именем Алексей Родионов, выдавал он поначалу себя за польского шляхтича, много в Вологде сумасбродил и по пьянке сжёг даже свой дом. После того и объявил себя царевичем. Схватили его сразу по крику «Слово и Дело!». Но среди мужиков пошёл слух, что царевич Алексей жив и идёт со своей силой под Киев, дабы ослобонить народ от многих тягостей и повинностей. Впрочем, злые слухи никогда не повывести и Пётр не придавал им большого значения. Гораздо боле поразил его некий подьячий Артиллерийского приказа Ларион Докунин, который, никем не оговорённый, подал в соборе в руки самого царя присяжной лист, в коем отказывался признать нового наследника царевича Петра Петровича.

На розыске Докунин смело заявил, что не признает сына Екатерины наследником, потому что хотя нынешняя государыня-царица и христианка, но когда государя не будет, а царевич Пётр Петрович будет царствовать, в то время она, царица, сообщится с иноземцами и будет от них православным христианам вред, потому что она нездешней породы. Под присяжным листом стояла собственноручная подпись Докунина: «За истину аз раб Христов Иларион Докунин страдати готов. Аминь, аминь, аминь!»

— Каков злонравец! Ведь сам ко мне по доброй воле подошёл. И что он на дыбе кричал? — спросил царь главу Тайной канцелярии.

Толстой помялся минуту, потом выдал:

— А то кричал, государь, что отныне над родом царским висит вечное проклятие. Да не казнит отец сына своего!

К удивлению Толстого, Пётр не затопал ногами, не закричал бешено, а тихо и страшно приказал: «Колесовать!»

С порога же Толстой явственно услышал, как царь прошептал: «Да не казнит отец сына своего!»

Второй раз Пётр прошептал эти слова, когда на другой год внезапно скончался его любимый «шишечка», младшенький сынок, Пётр Петрович.

И хотя Екатерина жарко шептала по ночам, что ежели хорошенько постараться, то ещё одного «шишечку» можно завести, Пётр уже в это не верил. И был прав: нового наследника престола Екатерина ему не принесла. Единственным мужчиной в доме Романовых, кроме Петра, оставался сын Алексея — Пётр Алексеевич. И Петру I иногда мерещилось, что покойный царевич и из гроба нехорошо, с обычным своим злонравием, усмехается ему. И хотя царь по-прежнему был добр, деятелен и твёрдо решил довести до конца Великую Свейскую войну, нет-нет да и накатывала на него незнаемая прежде усталость и печаль. Полубог чувствовал, что миновал свой зенит.

Когда от барона Герца из Стокгольма прилетела добрая весточка, что убедил-таки он своего несгибаемого Каролуса пойти на добрый мир с царём и быть мирному конгрессу на Аландских островах в заливе Ботникус, у Петра I полегчало на сердце и даже дело царевича отодвинулось. Уже в феврале 1718 года полномочными послами на конгрессе Пётр определил генерал-фельдцейхмейстера Якова Брюса и советника Генриха Остермана.

Брюс был потомком шотландских королей, его отец выехал в Россию и служил ещё царю Алексею Михайловичу. Потому Яков Виллимович был иноземцем «старого выхода» и русский язык был для него таким же своим, как и английский. Верой и правдой служа царю Петру, Брюс многое сделал для российского просвещения: не только набирал для службы в России учёных-иноземцев, но и сам перевёл на русский язык «Голландскую граматику» и «Введение в историю европейскую» Самуила Пуффендорфа. Но более всего Брюса интересовала математика. Ведь он командовал артиллерией, где всегда нужен точный расчёт. Брюс перевёл знатную книгу «Евклидовы элементы», написанную его земляком-шотландцем, профессором Навигацкой школы в Москве-Фарварсоном, и составил своё пособие для учеников той школы — «Краткую геометрию». Точный математический расчёт Яков Виллимович показал не только в тиши кабинета, но и на поле Полтавской баталии, когда подпустил шведов к русскому ретраншементу на картечный выстрел, а затем расстрелял в упор из тяжёлых орудий. За успешные Действия артиллерии Пётр после Полтавской виктории наградил своего учёного генерал-фельдцейхмейстера орденской лентой Андрея Первозванного. Но мирные дела Яков Виллимович ценил куда более и от души обрадовался, когда в начале 1718 года был назначен главой Берг- и Мануфактур-коллегии и удостоен звания сенатора.

За новое дело он взялся с великой охотой, справедливо полагая, что будущее России в её недрах и, если их хорошо копнуть, они откроют свои сказочные богатства. Тем более что примеры уже были перед глазами: отечественные рудознатцы в царствование Петра Алексеевича нашли железо, золото и малахит на Урале, серебро и золото на Алтае, а впереди, как непочатый край, лежала вся Сибирь. Однако в России не хватало учёных-рудознатцев, и Брюсом для обучения горному делу сразу были посланы первые ученики в Саксонию и Тюрингию. И вдруг в самом начале сих добрых начинаний Брюса назначили первым послом на Аландский конгресс. Само собой, Яков Виллимович противился этому назначению и прямо представил царю свои резоны: он дипломатом николи не был и хитростям посольским не обучен.

— Почему бы не послать вице-канцлера Шафирова, который сам рвётся на конгресс и сыскал когда-то великую славу Прутским миром! — предложил Брюс Петру.

Но тот только хмыкнул недовольно. После бегства царевича, в котором родственник Шафирова* русский резидент в Вене Абрам Веселовский сыграл самую тёмную роль, вице-канцлер перестал пользоваться у царя прежним доверием. К тому же Абрам Веселовский, вызванный в Россию для дачи показаний по делу царевича, скрылся из Вены, и было неведомо, где он сейчас обретается.

Брюса Пётр принял в мастерской персонных дел мастера Никиты Корнева, который недавно вернулся из заморской учёбы. Пётр послушно позировал художнику, сидя на стуле, и потому на новые возражения Брюса не вскочил и не стал бегать по зале, что было у него Кто* рой ступенью гнева, а сдержал себя.

— Ну, сам посуди, Яков Виллимович, — растолковывай царь своему генерал-фельдцейхмейстеру, — вторым послом с тобой едет Андрей Иванович Остерман, а у Него с Шафировым старая свара. Рассорятся ведь они вдвоём на конгрессе, как пить дать рассорятся! И от той Свары Шафирова с Остер м а ном и сам конгресс на Аландах сорваться может. А меж тем что в нынешних конъектурах наиглавнейшее? — Брюс промолчал, и тогда Пётр сказал уже совсем доверительно: — Мир и ещё раз мир! Почитай, восемнадцать лет, как воюем, а при железном упрямстве короля свейского и далее война затянуться может. Посему и посылаю тебя, Яков Виллимович, что ты в душе человек мирный. Сам ведаешь: будет мир — мы с тобой и в недра российские заглянем, и каналы пророем, и узнаем, соединяется ли Азия с Америкой! Будет тогда и у нас своя академия, расцветут в России образование и науки. Но для всего того нужен добрый мир. И посылаю я тебя на Аланды затем, чтобы ты мне не очередную викторию, а тот добрый мир выиграл!