Фаина Гримберг - Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

От Маската дошли до Деги, а там и до Гуджарата [90] ...до Гуджарата... — Гуджарат — одна из областей Индии. . Кузряту-Гуджарат — сильное царство под властью шаха Мухмуда. Стольный город его — Ахмадабад.

Дале пошли к городу Конбату [91] ...к городу Конбату... — Конбат (Камбей) — порт у залива Камбей; Камбейский залив, Аравийское море. , где купцы выходили на берег и покупали в городе красный лак, синюю краску, нард, красную смолу и шелка, вытканные в городе ткачами. Ещё купили соль — пищу солить в пути.

А там и к Чувилю-Чаулу [92] ...к Чувилю-Чаулу... — Чаул — порт на западном побережье Индостана. пошли. Здесь купцы сходили на берег для торговли. Боле всего шла продажа тканей. Говорили, что сюда привозят ещё и драгоценные камни, особливо изумруды. Но такой торговли Офонас не видал. Зато видал, как продают большие орехи с молоком внутри. Два таких купил, выпил сладкое молоко.

Офонас пишет в смоленской темнице:

«И шли мы морем до Маската десять дней, а от Маската до Дега четыре дня, а от Дега до Гуджарата, а от Гуджарата до Камбея. Тут родится краска да лак. От Камбея поплыли к Чаулу, а из Чаула вышли в седьмую неделю после Пасхи, а морем в таве шли шесть недель до Чаула».

В Чауле новые приятели Юсуфа, бывшие его обидчики, распростились с ним. Плыть далее они не сбирались, а намеревались торговать в городе и его окрестностях, и самое важное — при дворе князя. Здесь, в городе и окрестностях, говорили по-арабски и на языках фарси и дари. Покамест корабль стоял в гавани, Офонас раздумывал. Возможно было продать коня здесь, кому-нибудь из княжих бояр; конь хорош! И что же дале? Возвращаться? Куда? В какую землю? Неужто в Тверь? О таком возвращении и помышлять не хотелось! А хотелось двинуться куда-то вперёд, в самую даль...

— Мы уж в Индийской стране? Доплыли? — пытал Офонас новых приятелей, прежних обидчиков.

Ему отвечали, что пошла Индийская страна, Хундустан.

— Да здесь ещё и людскую речь услышишь! — говорили Офонасу, называя этой самой «людской речью» свои родные наречия — арабские говоры, фарси, дари.

Офонас выспрашивал, а что же там, подале, поглубже.

— А там, в далёких землях Хундустана, и вовсе дичь, и говорят по-своему, на своих языках и наречиях, им одним и ведомых...

Офонас и надумывал пуститься туда, в тот глубинный далёкий, неведомый Хундустан. Однако же ему было неловко оказать себя перед спутниками своими этаким блаженным, который устремляется в неведомое попросту, по дурости своей, быть может; и движется неведомо куда без надежды на барыш, на покупку или продажу товара... Он стал спрашивать, где было бы возможно продать коня подороже: здесь или же подале в Хундустане... А покамест берёг и холил коня, чтобы тот поотдохнул от пути морского...

Все твердили в один голос, что в далёких Гундустанских землях возможно продать коня за большое золото и камни самоцветные. Но все и сходились на том, что лучше всего не ходить в эти далёкие земли, а продать коня в городе кому-нибудь из княжих бояр.

Но Офонас решился идти и всем говорил, что хочет продать коня за самую дорогую цену:

— Ведь у меня всего один конь!..

Офонас перешёл на другой корабль, помене первого, и увидел, что не один он такой. Нашлись и ещё купцы, решившиеся идти в глубь хундустанских земель; плыть по морю, по дарье, а после идти посуху...

Но из приятелей никто не советовал Юсуфу идти.

— Дале путь морской опасен, — предупреждали Офонаса. — Того и гляди, нападут мелибарские морские разбойники — и тогда уж не жди пощады! А посуху дорога и вовсе неведомая...

Но всё же храбрецы отважились и вышли в море.

Поначалу шли по морю покойно. Ветер налегал мягкий; тёплый, а не жаркий.

— Дойти бы до ночи до берега, — сказал капудан спустя три дня.

Оставался ещё день пути. И до берега оставалось ещё довольное расстояние.

Вдруг вспыхнул в черноте ночи огонь словно бы факела. А вдали зажёгся ещё огонь, словно бы отвечая первому...

— Разбойничьи знаки! — всполошились на судне. — Бежать надобно быстрее!..

И корабль побежал по волнам подветренным...

Огни зажигались один за другим...

Все принялись вооружаться, опоясывались дружно поясами кожаными, крепили к поясам мечи и сабли в ножнах... Переговаривались друг с другом, желая заговорить страх. Но рассказывали неладное...

— Убить не убьют, зла не сделают, но товары отнимут!..

— И на прощанье скажут ещё: «Ступайте, мол, добывайте себе другие товары и деньги; случится, может, и наново добытое отдадите нам же!»...

— Если бы так и отпустили, возможно было бы и потерпеть! Да нет! Напоят морского водой с тамариндами, и как прослабит, как выйдет всё из кишок, эти разбойники и примутся копаться в грязи этой — ищут камни дорогие. Ведь иные купцы, попав в плен, тотчас глотают жемчужины и дорогие камни, какие имеют при себе...

Но Офонас не примечал, чтобы кто-нибудь проглотил драгоценный камень или жемчужину. Коня вёз только Юсуф. И потому припомнили о гундустанском береге, где приказывает князь своим подданным разбойникам нападать на иноземных купцов и отнимать коней. И чтобы отдавали всех коней, каких захватят, ему. А золото и дорогие камни могут оставить себе... Но Офонас уже ничего не страшился...

Все весело вооружались. У Офонаса ещё с того времени, как жил в Чебокаре, где пришлось продать польскую саблю, оставался лишь нож в ножнах посеребрённых. Но это какое оружие — нож! Это не меч и не сабля...

Кругом море будто зажглось. Огни двигались на разбойничьих судах, подвигались вперёд. Купцы на палубе сгрудились, обнажили оружие. Офонас вынул нож из ножен, хотя и не особливо полагался на такое оружие. Нож!.. Гребцы, не останавливаясь, гребли. Разбойничьи суда сплывались, окружали корабль. В свете факелов Офонас, к удивлению своему, разглядел женщин и детей. Люди были смуглые и низкорослые, кричали криком; видно было, как зубы скалили, а женщины визжали что есть мочи...

Разбойники-мужчины стали прыгать на палубу корабля. Но они-то были худо вооружены, ножи у них были похуже, чем нож Юсуфа. Купцы и их слуги выставили вперёд щиты; и, прикрываясь щитами кожаными плотными, неприступными для ножей, надвигались на разбойников, тесня с палубы в воду моря. Однако разбойников становилось всё больше. Всё новые и новые разбойничьи суда подплывали к кораблю.

Офонас был здесь в одиночестве, сам по себе, не имея ни друзей, ни близких знакомцев. Щита ему не дали. А драться ножом он опасался. Выдалась настоящая, истинная битва. Прежде никогда он в подобных битвах не бывал. Он подумал, что непременно разбойники захватят корабль. «А там... поминай, как звали хлеба!.. Отымут коня...»