Фаина Гримберг - Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

И, не раздумывая дале, Офонас пробрался к месту, где был его Гарип привязан. Пришлось на пути сшибить двух низкорослых темнокожих грабителей. Но он знал, что убил их не до смерти. Отвязал послушного коня и поспешно привязал на шею меховую шапку. Зачем? И сам не знал. Одежду сбросил и кинулся с конём в море... Только подумалось смутно, что ведь о чём-то подобном, о том, как в открытом море человек плывёт, рассказывал Микаил, царевич из Рас-Таннура...

Офонас поплыл, ухватившись за коня. Плавал Офонас худо, неладно. Оглянулся. И понял, что понапрасну кинулся в море очертя голову. Поспешил. А теперь видел, что купцы сумели отразить нападение. Суда разбойников плыли прочь от корабля, и до ушей Офонаса донеслись победные крики с палубы. Глаза он имел зоркие и разглядел, как сбрасывали с палубы, кидали в морские волны тела мёртвых, убитых разбойников... Худо было то, что он уже не имел сил доплыть назад, доплыть до корабля. До берега доплыть было ближе. Офонас решился закричать призывно, однако его не слышали, далеко отплыл...

Выбравшись на берег и выведя из морской воды коня, Офонас почувствовал внезапную гордость собой. Как будто бы и нечем было гордиться, ведь на самом-то деле он оплошал. А всё же гордился невольно; ведь нашёл в себе некоторые силы, сам доплыл и коня ведь не потерял, не загубил...

Светало стремительно, ярко разливался свет. Берег порос травой. Гарип принялся пастись. Офонас сидел на тёплой земле. Вокруг — ни следа человечьего жилья. Куда идти? Безлюдье. Высокие деревья колыхали листьями широкими. Он узнал пальмы, уже видывал такие деревья. Закинул голову — не растут ли финики или орехи какие. Нет, ничего приметно не было. Но после увидел деревья с плодами, похожими на мужской тайный уд. Одни из этих плодов увиделись зелёными и твёрдыми, другие были на вид желты и мягки. Решил, что жёлтые плоды — спелые. Походил взад и вперёд, сыскал камень, кинул метко, сбил целую гроздь жёлтых плодов. Деревья были чудные, то ли деревья, то ли кусты большие, гроздья плодов выглядывали среди широких листьев. Офонас сдирал плотную кожуру и ел мучнистую сладкую мякоть. Оглядел себя. Хорош! Полуголый, в одних портах; на шее привязана меховая шапка. Теперь куда её? Хоть на тайный уд привязывай... А кругом — никого! Никогда ещё в своей жизни Офонас не был свободен настолько. Совсем один. Он вдруг осознал, сознал эту свободу, заулыбался. Но не знал, что же сделать, сотворить. Отчего-то представлялось, что свобода, она для того, чтобы сотворить, содеять нечто. Нечто такое. Чудное. Размотал чалму зелёную и намотал ткань поверх кожаного пояса шаровар-портов. Что ещё возможно было сделать? Надо было идти куда-то, искать людей. Но это ведь уже не могло быть свободное деяние, это уже ведь нужда долила... Поехал верхом. Шапку надел на голову. А вот это уж по свободе, просто по своей воле... Порты были прочные, мог долго ехать, не боялся кожу на ногах стереть... Другого боялся. Какова здешняя трава? Не загубит ли он коня? Добраться бы до людей, конём бы призаняться, вычистить, кормить как надобно... До людей добраться? До каких людей? Не до тех ли, что коня отнимут?..

Вдали темнел лес. Офонас медленно ехал вдоль берега. Солнце поднялось уже высоко и согревало нагое тело всё горячее. Как бы не обгореть... Должны быть где-то люди!.. Надо сыскать место, где корабли могут приставать. Где-то поблизости от такого места будут и люди...

А если он боле никогда не увидит никаких людей? Если здесь найдёт он лишь чудищ и злых колдунов, о коих столько россказней слышал за время своего дальнего пути... И тотчас память, будто покоряясь неведомому потайному приказу, вывела пред очи Офонаса маймунов страшных и крыс колдовских и женщин-бесовок... А кругом-то безлюдье... И мучила одна мысль: не загубили бы Гарипа-коня; тяжко будет Офонасу, если у него на глазах убьют этого коня...

Сколько времени пути прошло? Солнце высоко стояло. Офонас приметил на земле нежёсткой следы. И тотчас — бегом из памяти — и пред очи — страшное — о человеческом следе, который был такой нечеловеческий... Но эти следы были самые простые человеческие следы небольших ног. И ноги эти были босые. Стало быть, люди здесь низкорослые и бедные, должно быть. Что их бояться! А всё же — как бы не отняли Гарипа!..

Офонас не заметил колыхания кустов. Он и не подозревал, что за ним уже следят, глядят чёрные глаза с выражением страха. Люди прятались в кустах и тихо дивились всаднику. Они прежде никогда не видывали коней, а сам Офонас, не такой уж и высокий, сильно загоревший на солнце жарком, представлялся им, совсем низкорослым и почти чернокожим, таким высоким и белым...

Они тихо дивились на этого белого и высокого человека, на их глаза он был такой высокий и белый... Тихо совещались они: пускать ли в него и в это странное животное, на котором он продвигался вперёд, тонкие стрелы из своих простых луков... И, видно, Бог спас Офонаса-Юсуфа! Кто ведает, какой Бог? То ли Спас русский, прямо глядящий огромными суровыми глазами с лица смуглого, а вдоль щёк волосы — прядями... То ли это был сам Аллах, коего никогда не изображают, не рисуют никак... Но был спасён Офонас-Юсуф... Пугливые люди не решились убить его из кустов... Но он сам наконец-то приметил колыхание в кустах и шорох. Страха он не почуял, остановил Гарипа, ладони горстями приложил ко рту и крикнул:

— Э-эй! Сюда!..

Он кричал слово на одном из говоров фарси, но ему не почуялось, будто его понимают. «О, да ведь здесь говорят на языках неведомых!» Теперь и вовсе не было ясно, что же сотворить, на что решиться...

Он снова позвал:

— Сюда! Сюда! Не бойтесь меня. Я не боюсь вас. Я с миром пришёл... — И вскинул руки.

Должно быть, утомился, потому что упал оземь с коня, так и свалился, грянулся оземь. Хорошо, земля нежёсткая, а то бы расшибся... Лежал на пузе, руками упёрся, голову в шапке меховой приподнял, шапка с головы не упала. Поглядел...

Люди стояли, как вышли из кустов. Окружили Офонаса, глядели. Опустили луки. Офонас глядел на них. Ещё не видал прежде таких людей. Совсем были малые ростом, кожа чёрная, как будто бывает древесная кора. На голове фота — чалма-повязка накручена, на гузне [93] …на гузне... — на бёдрах или на наружных половых органах. «Гузно» — просторечное старорусское слово. — другая повязка, уж после знал, что это дхоти, что на гузне. Офонас поднялся с земли, коня за повод взял. Зубы оскалил, показывал в улыбке. Спрашивал:

— Где я? Какая земля? Куда отсюда выйти возможно?

Спрашивал то на одном наречии из ведомых ему, то на другом, на третьем... Люди стояли, слушали, слушали... Наконец отозвался человек на персидские слова Офонаса... Но говорил этот человек худо и сам худо понимал. А всё же заговорили. Человек сказал, что идти возможно до Пали [94] ...до Пали... — пали — город на склоне Западных Гхат. , до гор Хундустанских, а идти возможно и восемь дней, и десять...