Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

Лишь под утро Алексей Петрович заснул и проснулся от звука трубы, звонкого и требовательного. Он сел рывком, огляделся: труба звучала из черной тарелки репродуктора. Сердце громко било в ребра, пульсировало в ушах. В комнате темно, слышатся кашель и приглушенные чертыхания невыспавшихся киношников, скрип пружинных матрацев.

Алексей Петрович спустил с кровати ноги, сел. Тотчас же вспомнил вчерашний разговор с Капустанниковым. Кого он назвал? Закубовича? Закубович… Закубович… Что-то знакомое. Кажется, из театральных критиков. Фамилию слышал, но что стоит за этой фамилией, сказать ничего не мог. Впрочем, что бы ни представлял в качестве критика, в ином качестве представляет нечто определенно враждебное.

Так пусть идет Капустанников, пусть разряжает свой психоз. Как выясняется, у этого психоза имеются веские основания. Пятая колонна — модное нынче понятие. Пусть идет Капустанников: он имеет на это право.

Утро выдалось ненастное. Сыпал мелкий дождь, дул холодный пронизывающий ветер, по небу ползла серая муть. «Новодранцы», заполнившие столовую, ворчали, но больше со вчерашнего перепоя, поглядывали друг на друга: вдруг у кого найдется опохмелиться. Если у кого и находилось, то не для общего пользования.

Казалось, Алексей Петрович за ночь все для себя решил, но вот наступило утро, а мудренее от этого не стало. Он поглядывал на «новодранцев» с неприязнью, на Закубовича и его окружение еще и с чувством странной вины. В конце концов, каждый волен иметь свое собственное мнение на действительность, поведение каждого определено его прошлым. Тебе тоже не слишком-то хочется заниматься этой военщиной, которая вряд ли пригодится, но ты — русский человек, ты живешь в России, она твоя родина, пусть под новым флагом, под новым гербом и названием. Однако от всего этого Россия не становится тебе чужой. А для них? Их предки жили на Западе и на Юге, Запад в средние века начал гонение на иудеев, и не столько из-за веры их, сколько за ростовщичество, работорговлю, презрение к аборигенам. Да мало ли — было за что. И вот оставшиеся в живых ринулись на восток, обжились, утвердились, принялись за прежнее… Другие бежали из Хазарии, Ирана, Византии, Крыма. По тем же самым причинам. Нынешние — потомки гонимых. У них крепкая память. Что в их головах? Новые революции? Интернационализация всех и вся? И собственная власть под этим флагом? Власти у них и так много. Даже слишком. Но им все мало, хотя лучше не давать им и этого…

К концу завтрака Алексей Петрович запутался окончательно: по утрам его совиная голова работала плохо, мир виделся отдельными картинками, едва связанными друг с другом, мысли обрывались, не достигнув середины, перебивались другими, отвлекались на всякие мелочи. А тут еще этот Капустанников…

Молодой писатель поглядывал на Алексея Петровича так, точно спрашивал у него: не пора ли, не придумал ли он, товарищ Задонов, что-нибудь еще для разрешения возникших обстоятельств? Похоже, Капустанников решил, что Задонов теперь с ним заедино и должен идти к особисту не только вместе с ним, но даже впереди. Эти спрашивающие взгляды раздражали Алексея Петровича, ему даже хотелось дать Капустанникову хорошую затрещину, хотя Алексей Петрович, сколько себя помнит, никому затрещин еще не давал. Впрочем, его раздражало сегодня все: и ненастное утро, и хмурые коллеги, и собственная раздвоенность.

Из столовой вываливались неохотно, сбились под огромным навесом с длинными столами, за которыми вчера производили показательную разборку и сборку оружия. Но тут выяснилось, что по причине дождя учения по химзащите отменяются. Сообщение было встречено одобрительным гулом. После чего товарищей писателей пригласили в клуб.

Два часа чтения обзорной лекции по тактике, показ немецкой кинохроники из польской кампании. Смотрели тихо, прятали друг от друга глаза: одно дело — бодрые рассказы командиров и лекторов, совсем другое — увидеть, как с экрана на тебя надвигается танк, как из чрева бомбовоза сыплются бомбы, как над окопами поляков встают чудовищные грибы разрывов тяжелых снарядов и бомб, как рушатся дома, как горизонт окутывается дымом пожарищ, как по дорогам нескончаемым потоком бредут пленные и беженцы, пленные и беженцы, беженцы, беженцы… Ведь это может придти и на твою землю…

Затем кинохроника о вступлении Красной армии в Западную Украину и Западную же Белоруссию, некогда отторгнутые поляками от ослабевшей в длинной череде войн Советской России. Бесконечные вереницы советских танков, автомобили с пехотой, конница, самолеты… А по обочинам дорог толпы радостно улыбающихся людей, цветы, сыплющиеся на танковую броню, фрукты, вино, которыми угощают красноармейцев. Такую искренность и массовость подстроить, срежиссировать невозможно. Правда, мелькают и хмурые лица, но это естественно: на всех не угодишь.

Лекция, кинохроника, затем недавно вышедший на экраны страны фильм Александрова «Волга-Волга» с Любовью Орловой в главной роли — и Алексей Петрович позабыл о Капустанникове.

А Капустанников в это время сидел в кабинете начальника особого отдела при Высших командирских курсах «Выстрел» и писал свидетельские показания о заговоре с целью подрыва обороноспособности СССР и боевой мощи Красной армии — такую базу подвел под случайно услышанный молодым писателем разговор начальник особого отдела майор Трюков.

Сам майор, невысокого роста, но плотный, с ранними залысинами на круглой голове и серой полоской усов под легкомысленно вздернутым носом, ходил сзади, время от времени заглядывал в стандартный опросный лист, читал, шевеля полными губами, выползающие из-под пера ровные строчки и одобрительно кивал головой: ему нравилось, что и как писал сидящий в его кабинете человек, и он прикидывал, как бы ему получше подать этот материал наверх, чтобы дело выглядело не случайно свалившимся ему на голову, а как бы подготовленным самим майором. Но тут у майора Трюкова не все сходилось, и он мучительно морщил лоб, ища нужную зацепку.

— Постойте! — воскликнул он, прерывая стремительный бег пера в руке Капустанникова. — Давайте-ка повернем это несколько по-другому. В том смысле, что вы услыхали разговор в туалете, но не придали ему должного значения…

— Как же не придал? — удивился Капустанников. — Именно что придал должное значение!

— Видите ли, товарищ Капустанников, какая у нас с вами складывается ситуация, — продолжил майор Тюков проникновенным голосом. — Я согласен, что вы услыхали и придали должное значение этому факту. Но согласитесь: услыхать-то вы услыхали, однако пришли ко мне не сразу, не в тот же вечер, а только на другой день, то есть сегодня. Вы сомневались, идти или не идти… Так ведь?