Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

Несмотря на безалаберный образ жизни, Алексей Петрович оказался вполне здоров и годен к любой военной службе. Его зачислили в группу таких же, как и он сам, писателей и журналистов и определили слушать лекции при академии имени Фрунзе. Правда, от той группы, вместе с которой он проходил медкомиссию, осталась едва ли треть, зато появились другие. Впрочем, Алексея Петровича это не трогало.

С некоторых пор — то есть с арестом и смертью брата — он как-то незаметно замкнулся в себе, стал сторониться людей, а уж коллег по писательской гильдии — и подавно. Он то ли боялся проговориться о том, что было на душе после смерти брата, то ли вообще не испытывал желания в каком либо общении. Впрочем, не он один. Как заметил Алексей Петрович, и все как-то вели себя скованно, поглядывали друг на друга с недоверием и опаской, а если доводилось говорить, то с языка слетали заезженные фразы газетных передовиц.

Более месяца Алексей Петрович слушал лекции по тактике современного боя от взвода до армии включительно, по химзащите и даже противовоздушной обороне, изучал винтовку, пулеметы, различные системы автоматов и пистолетов, ездил в тир стрелять. В конце октября несколько таких же групп посадили в автобусы и отвезли в Подмосковный город Солнечногорск, неподалеку от которого располагались курсы по повышению квалификации командиров Красной армии «Выстрел». Здесь «новодранцы» глазели на танки и пушки последних моделей, желающим разрешали забираться внутрь танков, дергать за рычаги, вращать башни.

Желающих было мало. Пишущая братия толпилась плотными кучками, скептически поглядывала на экспонаты. И действительно: мертвые железные коробки выглядели не слишком внушительно. К тому же стало известно по боям с японцами, что боковая броня наших танков не выдерживает даже винтовочного огня.

Алексей Петрович, начинавший свою карьеру в конструкторском бюро паровозостроения, привыкший, в отличие от многих, все трогать своими руками и пробовать на зуб, лазал везде, заглядывал во все дырки, досаждал командирам дотошными вопросами. В том числе и о прочности танковой брони. Оказалось, что боковая броня новых танков выдерживает не только винтовочный огонь, но и огонь крупнокалиберных пулеметов, а лобовая — и чего похлеще.

Впрочем, на сей раз лазал и спрашивал Алексей Петрович не столько из любознательности, сколько в пику своим скептическим коллегам. Вслед за ним лазал и совал нос во все дырки Капустанников. Их примеру следовали еще, может быть, два-три человека. Остальные воздерживались, но, как догадался Алексей Петрович, не столько из скепсиса, сколько из опасения не забраться на танк без посторонней помощи или принародно свалиться с него в осеннюю грязь. Поговаривали, что кое-кто из «новодранцев» уже получил назначение в качестве военных корреспондентов в те или иные западные военные округа, что конфликт с Финляндией из-за Карельского перешейка неминуемо закончится войной, и на эту будущую войну тоже набирают пишущую братию.

Пока Алексею Петровичу ничего не предлагали, никуда не вызывали, ни о чем его не спрашивали. Это и успокаивало и одновременно нервировало. Успокаивало потому, что он не рвался стать военным корреспондентом, считая, что с журналистикой покончил раз и навсегда; нервировало потому, что мнилось недоверие, тайные козни и прочая чертовщина. Тем более что прошел слушок о новых арестах среди так называемой творческой интеллигенции. А ведь казалось, что все уже позади. Так что лучше военным кором, чем прозябать в страхе и ожидании неизвестно чего.

Капустанников как прилип к Задонову с медкомиссии, так и вертелся постоянно рядом, ловя каждый взгляд и каждое слово известного писателя, краснея и то и дело вытирая потеющие руки о пузырчатые штаны. Алексея Петровича тяготила собачья к нему привязанность молодого писателя, однако он не гнал его от себя, потому что все остальные вызывали в нем брезгливость еще большую. Он подозревал в них, как и в себе самом, еще не изжитый страх перед минувшими — минувшими ли? — повальными чистками, возможные или уже состоявшиеся сделки с собственной совестью, въевшуюся в душу двуличность.

Ему платили той же монетой.

Под вечер первого дня на полигоне перед уставшими «новодранцами» развернули настоящее сражение: куда-то жиденькими цепями бежали пехотинцы, залегали, окапывались; ползали туда-сюда танки, совершая малопонятные маневры; вдруг из лесу высыпало сотни две конников и, размахивая тускло поблескивающими шашками, поскакали на невидимого противника, поскакали мимо танков, мимо окапывающейся пехоты, среди вспучивающихся дымов от взрывпакетов и скрылись в дальнем лесу; щелкали выстрелы, тарахтели пулеметы, тявкали пушки. Уловить что-нибудь в этой какофонии звуков и разобраться в человеческой суете было трудно. Но выглядело действо привлекательно и вполне правдоподобно, то есть почти так же, как в кинохронике о недавно закончившихся боях с японцами на Халхин-Голе.

Первый день прошел как в театре под открытым небом. На другой день планировались практические занятия по стрельбе и химзащите и возвращение домой.

Сразу же после солдатского ужина, состоящего из пшенной каши с куском вареной свинины и стакана жидкого чая, «новодранцы» были приглашены в клуб, где с ними поделились воспоминаниями участники боев с японцами в далекой Монголии и прочитали лекцию об итогах польской военной кампании, столь блестяще проведенной немцами. Из воспоминаний выяснилось, что японец воевать умеет, но Красная армия не чета русской армии времен российского императора Николая Палкина, что командование частями Красной армии в Монголии оказалось на несколько голов выше не только командования русскими войсками в русско-японскую войну как в оперативном, так и в тактическом искусстве ведения боевых действий, но и нынешнего японского командования тоже. При этом пару раз была названа фамилия комкора Жукова, возглавившего советские войска на заключительном этапе боев, сказано было о его решительности и умении.

Да и сами командиры, участники боев, выглядели браво, держались уверенно, суждения имели трезвые, ни достоинств противника, ни собственных недостатков не скрывали. И в целом получалось, что с такой армией, как Красная, опасаться за будущее нечего.

Лекцию о немецко-польской кампании читал большой чин из Генштаба. Из этой лекции стало ясно, что успех немцев был обеспечен высокой концентрацией их бронетанковых соединений на решающих участках прорыва польской обороны, согласованными действиями авиации, артиллерии и пехотных соединений. Алексей Петрович вспомнил, что в начале тридцатых подобную тактику боя и организацию войск предлагал Тухачевский, а до него еще кто-то, но дело почему-то не сложилось, а вскоре и Тухачевского не стало. Подробностей он не знал, да и заботы у него были другие, от армии весьма далекие.