Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

— Я все понимаю, дорогая. Поэтому и ворчу.

— Ах, как я хочу есть! — воскликнула вдруг Каридат и принялась за перепелок, с еще большим хрустом дробя нежные косточки.

Эйтингон смотрел на нее, мерцая серой прозеленью глаз, и кривил полные губы в снисходительной ухмылке. Скорее бы все это кончилось: Каридат ему порядочно надоела и своей невоздержанностью, и почти полной неуправляемостью, и своей ненасытной жадностью к плотским утехам. Ему все труднее разыгрывать страсть к этой перезрелой бабе, хотя выглядит она еще весьма эффектно и мужчины просто пялят на нее глаза. Он устал от нее и физически и морально. Зря ему ее навязали. Без ее участия все было бы проще. Но Москва настояла, прислав в Париж своего эмиссара, который пообщался с матерью и сыном всего каких-нибудь пару часов, и то через переводчика, и почему-то решил, что присутствие матери подбодрит и дисциплинирует Рамона, тоже весьма импульсивного и неуравновешенного.

Что ж, значит — завтра.

День 20 августа начался как и все предыдущие дни и не сулил никаких потрясений. Все так же палило солнце, все то же белесое небо висело над выгоревшей землей, все то же коническое сомбреро вулкана Попокатепетль высилось над зубчатым горизонтом, символизируя неизменность всего сущего. Разве что рабочих на вилле поменьше: работы практически завершены, вилла за несколько недель превратилась в настоящую средневековую крепость. Только рва с водой не хватает да подъемных мостов. Но снаружи изменения практически не видны: так искусно все замаскировано и упрятано за архитектурные излишества. Здание кажется вымершим, лишь за стенами его выхаживают по пустынным улицам, обегающим виллу, несколько терпеливых полицейских, выделенных Троцкому самим президентом республики, да неподалеку под раскидистыми ветвями мексиканской мимозы прикорнул полицейский бронеавтомобиль с торчащим из круглой башенки пулеметом.

Душно, безлюдно, сонно.

Однако Троцкий чувствует себя превосходно. Он хорошо поработал, поел с аппетитом, вздремнул в своем кабинете, теперь небольшая разминка возле клеток с живностью, и снова за работу. Кровяное давление снизилось, голова ясна, шумы в ней поутихли вместе с шумами лихорадочного строительства. Несмотря на свой скепсис по этому поводу, вид затаившихся среди ветвей магнолий сторожевых башен, массивных ворот и поднятых на метр бетонных стен вселяют уверенность и спокойствие. Пусть это спокойствие обманчиво, но лучше оно, чем постоянное беспокойство.

Через полчаса он опять засядет за «своего» Сталина. Надо будет посмотреть на деятельность диктатора в свете последних событий в мире, а более всего — усиления Германии в результате захвата Европы и явной направленности ее военной мощи на Британские острова. Надо выявить роль Сталина во всех этих изменениях, его исключительно предательскую роль по отношению к остальным странам и народам. Надо наконец посмотреть в будущее и попытаться увидеть, что станет с обновленным бюрократическим аппаратом СССР, который все дальше отходит от революционных завоеваний и все больше превращается в могильщика революции и социализма. Крах сталинского режима неизбежен, но что он несет мировому рабочему движению, чем обернется для рабочих СССР и будет ли этот крах вызван восстанием рабочих или бунтом бюрократического аппарата? Не может быть, чтобы эти явления не подпадали под Марксовы законы, надо только точно приложить лекало этих законов к извивам и виляниям исторических процессов.

В Троцком удивительным образом соединяется революционер с расчетливым дельцом и пройдохой. Впрочем, сам он считает, что его пристрастия вызваны обстоятельствами, сложившимися в России и в мире к концу девятнадцатого века, что они дополняют друг друга, нисколько не противореча одно другому. Сам Маркс не был пуританином, в революции видел возможность подняться над обыденностью, обессмертить свое имя, в то же время любил вкусно поесть и попить. Можно смело утверждать, что его, Троцкого, жизнь идет по Марксу, как и все остальное тоже идет по Марксу же. Борьба — вот смысл жизни. И не столь уж важно, за что или кого. У каждого свой путь.

Рамон Меркадер, он же Фрэнк Джексон, спал в эту ночь плохо. Хотя, согласившись на предложение московского визитера совершить покушение на Троцкого, он все это время убеждал себя, что готов пожертвовать ради этого дела своей жизнью, сейчас он особенно остро чувствовал, как хороша жизнь и как не хочется с нею расставаться, когда тебе всего-навсего двадцать пять лет. Конечно, его много раз могли убить в Испании во время гражданской войны, но там он был со своими бойцами, там не всех убивают, там…

Рамон тихо повернулся на другой бок и глянул на часы: светящиеся стрелки показывали пять минут шестого. До встречи с Троцким еще двенадцать часов. Надо хорошенько выспаться, чтобы выглядеть свежим и беспечным. Сам Троцкий может ничего не заподозрить, но его охрана, особенно его жена, которая всегда смотрит на Рамона с нескрываемой неприязнью и подозрением…

А еще надо возродить в своей душе порядком остывшую ненависть к человеку, которого предстоит убить. Три года назад, когда в Барселоне восстали против республиканского правительства Испании троцкисты и анархисты — эта «шестая колонна контрреволюции», когда в боях с ними погибли или были ранены и искалечены тысячи бойцов-республиканцев, ненависть к Троцкому, сидевшему в Мексике и оттуда руководившему своими последователями, была горячей, даже жгучей. Казалось, попадись этот предатель на глаза, задушил бы собственными руками. И вот он уже несколько раз попадался на глаза, приходилось мило разговаривать с ним, пожимать руку, улыбаться. Получалось это порой, судя по реакции окружающих, не слишком естественно, но сходило с рук и покрывалось тем объяснением, что любой человек будет чувствовать себя не в своей тарелке при встрече с такой выдающейся личностью.

Объяснять приходилось, разумеется, Сильвии, а уж она выгораживала его перед Троцким и его женой. Однако такое волнение понятно при первой встрече, а если оно постоянно? Тогда и сам не знаешь, как его себе же объяснить. Хотя все очень просто: неумолимо приближается момент, когда надо будет сделать «это», и в предчувствии этого момента… а может быть, чего-то другого, что наступит потом, каждый нерв в тебе начинает звенеть натянутой струной, и ты ничего не можешь с этим поделать.

Куда оказалось проще играть влюбленного в Сильвию перед самой Сильвией.

Рамона познакомили с ней в Париже, сказав, что только через нее можно выйти на Троцкого, не вызвав подозрений. Он должен был влюбить ее в себя, и ему это удалось без особого труда: отцветающая женщина пошла на призывный блеск его глаз с такой же охотой, с какой голодный волк идет за куском мяса в настороженный капкан. Известно, к тому же, что женщина любит ушами и забывает обо всем, когда слышит любовный лепет из уст человека, в которого сама влюблена. Тут главное — не молчать и удерживать себя от зевоты при звуках ответных признаний.