Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

Атлас тронул рукой плечо Карапетяна, и тот с силой толкнул вверх крышку погреба и тут же выскочил наверх и очутился перед обалдевшими общинниками, размахивая револьвером. За ним выбрался наверх и Атлас.

— Что же вы, гражданин Перцельник, замолчали? — спросил он, останавливаясь перед белым, как смерть, раввином. — Проповедуйте дальше, а мы с товарищем Карапетяном послушаем. Очень интересная проповедь.

Но Перцельник лишь беззвучно открывал и закрывал рот и смотрел на Атласа белыми от ужаса глазами.

В прихожей затопало, и трое милиционеров вошли в комнату. Общинников стали выводить на улицу, где их ждали другие милиционеры, затем по одному повели в отделение по темным улицам, светя керосиновыми фонарями.

Улицы были не только по-осеннему темны, но и пустынны. Лишь кое-где пробивался сквозь щели в ставнях слабый огонек керосиновой лампы или восковой свечи. Заходились в остервенелом лае собаки, гремя цепями или бегая вдоль заборов и грызя штакетник. Но ни одна калитка не скрипнула в ответ на топот множества ног, ни одна дверь не выпустила наружу тусклую полоску света.

Общинников продержали в холодной до утра и отпустили. Раввина Перцельника отправили в тюрьму. Всю ночь Атлас и его помощники вели допросы, составляли протоколы по факту призыва к террористическим актам со стороны служителя иудейской веры, вредительства и неисполнения советских законов. Общинники плакали, божились, что это у них впервые, что они не знали, что слушать такие проповеди нельзя, потому что не видели в них ничего дурного, потому что проповеди эти — всего лишь слова, дань традиции, что больше они никогда и ни за что ничего подобного слушать не будут.

Атлас был доволен: он таки сполна отомстил своим соплеменникам за обрезание сына и за те поношения в его адрес, которые изливались из уст фанатиков-хасидов и распространялись среди иудеев, а от них уж — среди прочего люда. И начальство его было довольно тоже. А новый начальник краевого управления внутренних дел старший майор госбезопасности товарищ Абакумов выкроил время, чтобы принять Атласа лично, пожать ему руку и объявить о том, что он награждается именными часами. Вот только суд над раввином провели в закрытом заседании — во избежание провоцирования антисемитских настроений. И в местной газете «Молот» о нем не появилось ни слова. Впрочем, подумал Атлас, может оно и правильно.

В ту же ночь Эстер родила ему двойню: мальчика и девочку. Но Атлас об этом узнал лишь к обеду. От Карапетяна. Но сперва услыхал два выстрела из револьвера под окном своего кабинета. И сам схватился за револьвер. Но через минуту ворвавшийся в кабинет замполит сообщил Атласу эту новость.

— А стрелять-то зачем? — спросил Атлас с широкой улыбкой на лице.

— А пусть все знают! — беспечно махнул рукой Карапетян. — Пусть все знают, что у советской власти появились два новых ее сторонника и защитника.

Сухощавый, жилистый человек в поношенном армейском обмундировании, с наголо остриженной седой головой, сидел на стуле напротив майора госбезопасности Артемия Дудника и, вложив ладони меж колен, смотрел в пол усталыми серыми глазами. Фамилия этого человека была Кукушкин, он имел звание полковника авиации и числился в списке разоблаченной группы германских агентов под номером первым. Однако Дудник вызвал его на допрос последним, начав с номера восьмого, старшего лейтенанта Палёнкова. Далее шли три капитана, два майора, один подполковник. Пятеро — летчики-истребители, трое летали на бомбардировщиках. Все воевали в Испании, после падения республики иные почти по году добирались до СССР, побывали во французских лагерях для интернированных воинов-интернационалистов и, по некоторым сведениям, были в разное время и в разных местах завербованы немецкой разведкой.

До Дудника дело летчиков-испанцев, как их называли по обыкновению все упрощать и сокращать, вел другой следователь, старший лейтенант госбезопасности Колыванько, но месяц назад он сам был арестован за превышение власти и нарушение должностных инструкций. Все это Дудник когда-то проходил, то есть сам превышал и нарушал с благословения начальства, работая в команде Люшкова в Азово-Черноморском крае, и если бы не ранение в стычке с нарушителями границы под Благовещенском, вполне мог оказаться за решеткой за эти самые превышения и нарушения. Ему повезло — не оказался. Скорее всего, о нем, пока он валялся по госпиталям, забыли и не внесли в списки троцкистов и шпионов.

Это было очень и очень давно — почти четыре года назад, если иметь в виду, что по нынешним сумасшедшим временам год можно приравнять к двум и даже десяти. И Дудник тогда надеялся, что его после излечения вернут на заставу, ан нет — вернули на опостылевшую ему должность следователя, чтобы исправлять собственные и чужие ошибки и преступления. Даже звание капитана госбезопасности восстановили и наградили орденом Красной звезды. За бой в приграничье с белогвардейской бандой.

Теперь Артемий Дудник служит в Минске следователем по особо важным делам и разгребает чужие грехи. Задачу перед ним поставили почти неразрешимую: либо доказать, либо опровергнуть обвинение летчиков в измене родине и шпионаже в пользу германской разведки «Абвер».

Следователь Колыванько строил обвинение на признаниях самих обвиняемых, они же выступали в качестве свидетелей по отношению друг к другу. При наркомах внутренних дел Ягоде и Ежове это была распространенная метода практически любого дела. Если учесть узаконенное физическое воздействие на подследственных, она давала быстрые и вполне предсказуемые результаты. Теперь, при наркоме Берии, все поворачивалось на другую дорогу, тоже порядком наезженную.

Дудник понимал, что дело не в наркомах как таковых, а в классовой борьбе и вытекающей из нее политики Политбюро и ЦК партии, а еще точнее — товарища Сталина, которую наркомы проводят на своих местах своими методами. Расследуя под руководством Люшкова в Азово-Черноморском крае деятельность врагов народа, Дудник сам искал этих врагов, иногда действительно находил, но чаще всего это были просто заевшиеся и распоясавшиеся от всевластия и безнаказанности партийные и всякие иные ответственные работники, которым за их воровство и мздоимство, за волокиту и нарушение законности, за кумовство, родственные и национальные предпочтения при дележе общественного пирога, а иногда просто за глупость и безграмотность, навешивали еще политические мотивы, сбивали в группы и группки, присваивая им наименование троцкистских или бухаринских — в зависимости от обстоятельств — и отправляли на суд так называемых «троек». А те использовали лишь два решения их судьбы: или расстрел или десять лет лагерей.