Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Держава

— Так за забором же от мене и живет. Но до себе никого не водит. Вот я по такой причине интересуюсь знать: где он откроет ешову, если сам определил таки порядки?

— Они только к тебе ходят, Моисей?

— Не-е! Что вы, ваша светлость! Ни боже мой! До мене — раз в неделю, к Манцелю — он теперь Пелепенкой прозывается — раз в неделю, к Рабиновичу — а этот прозвался Ивановым, — тоже раз в неделю. Всего получается три раза в неделю.

— Сделаем так: ты незаметно проведешь меня и еще одного человека в свой дом, посадишь нас в другой комнате…

— Не-е! — замахал руками Моисей. — Это мене никак не можно: Перцельник нюхом учует чужих и тут же зачнет читать передовую статью из газеты «Правда». И все скажут, что и завсегда он читает эту газету. А ще «Молот» и «Еврейский вестник».

Атлас задумался, минуту молчал, затем предложил:

— А мы придем чуть позже. Когда он будет читать «Шульхан Арух». Ты только дверь не закрывай.

— Как же я могу не закрыть уже дверь, если ее закрывает сам Перцельник! — воскликнул Моисей. — Да еще приносит с собой свой замок. Никак не можно.

— И все-таки ты подумай. А потом скажешь мне. А пока иди. — И Атлас, отпустив Моисея, пригласил следующего посетителя.

Через полуоткрытую дверь было слышно, как Моисей убивался в коридоре, что с такими порядками скоро нельзя будет держать даже и одну козу, что он будет жаловаться на начальника Атласа и засадит его за решетку.

«Шут гороховый, — с усмешкой подумал Атлас, убирая со стола папку. — Ему бы в областном драмтеатре выступать в пьесах товарища Погодина».

И все-таки Моисей выход нашел, о чем и сообщил Атласу. Он будто бы затеял ремонт в большой комнате, а в комнате поменьше, служившей спальней для него и его жены, имеется лаз в погреб, закрываемый крышкой.

— Если вашей светлости будет угодно посидеть в погребе, то оттуда вы все услышите — все до последнего словечка, — говорил Моисей, блудливо посверкивая маленькими глазками. — Потому что советская власть дала мене, бедному еврею, все права, как благородному человеку, и я завсегда буду рад сделать этой власти приятность.

В среду вечером Атлас зашел к Моисею в дом, для виду распек его за то, что тот так и не уплатил налога на козу, сам осмотрел комнату, открыл погреб и спустился вниз. Действительно, слышимость прекрасная. Даже вздохи Моисея и скрип старых венских стульев слышно. А в маленькое окошко виден двор и сарай, в котором держат дрова и коз. Договорились, что Моисей минут этак через двадцать после начала собрания задаст проповеднику вопрос… ну, хотя бы о том, как быть правоверному иудею, если он работает в роддоме и ему приходится помогать при родах гойке или акумке? Ведь «Шулькан Арух» запрещает иудею помогать при родах женщинам-христианкам и язычницам. А в ростовском роддоме почти все акушеры — евреи. И как только равви ответит на этот вопрос, так и открывать крышку погреба.

В четверг Перцельника вызвали с утра в милицию и промурыжили там до шести вечера. К тому времени Атлас вместе со своим помощником по политической части лейтенантом Карапетяном уже сидел в погребе, наверху слышался стук дверей, шаги и сдержанный гомон двух десятков людей, ожидающих проповедника, а с летней кухни доносились запахи готовящейся кошерной пищи.

— Вы посмотрите, товарищ майор, — шептал Карапетян, наблюдавший в окошко за тем, что делалось во дворе. — Это что же они там такое делают?

Атлас приблизился к запыленному окошку и увидел, что на толстом яблоневом суку висит привязанный за задние ноги козленок, из надрезанной шеи капает кровь в медное блюдо, козленок жалобно блеет и дергается, а рядом похаживает еврей в кожаном фартуке и в камилавке, с большими волосатыми руками, обнаженными по локоть.

— Это кто? — спросил Карапетян.

— Мясник, — шепотом же ответил ему Атлас. — По-еврейски шойхет, то есть резник. Это ритуал такой — медленное испускание крови из жертвы. Лучшие куски он заберет себе, часть отдаст раввину, остальное запечется в горшках и будет съедено членами общины. Кагала по-нашему.

— А правда, что они и людей приносят в жертву?

— Раньше приносили. Были такие случаи до революции: фанаты. Секта такая — хасиды. Почти что фашисты.

— У нас говорили, — согласно кивнул курчавой головой Карапетян, не уточняя, кто говорил и по какому поводу, — но я не верил. Думал: антисоветская пропаганда. А оно вон что…

Перцельник пришел в половине седьмого, был зол и во все тяжкие ругал милицию, называл милиционеров ослами и ослиным пометом, поминал недобрым словом и самого Атласа.

— Воистину, говорит господь, боже наш, царь вселенной, — отчетливо доносился сверху негодующий голос раввина, — что еврей, предавший трижды еврея или его деньги, должен быть сжит со света или убит во всяком месте, где встретится. А если нельзя его убить, то пусть будет он опутан со всех сторон разными путами, которые и сживут его со света. Да падет проклятье на дом его, на жену его, на плод их, на плод плода их до полного исчезновения.

И еще долго перебирал Перцельник грехи гоев и акумов, но более всего тех евреев, которые предали свою веру и свой народ, живут по законам гоев, сами же выдумывают эти законы и уничтожают своих соплеменников.

— Еврей-вольнодумец, который совершает богослужения акумов и живет по их мерзким законам, должен быть убит. А если ты видишь, что он упал в колодец, молит о спасении и рядом стоит лестница, возьми эту лестницу со словами: «Мой сын залез на крышу, мне надо снять его, а потом я принесу эту лестницу обратно». Уходи и не возвращайся. Если видишь, что акум или гой тонет в море, зовет на помощь и предлагает вознаграждение, повернись к нему спиной, а если можно взять деньги и не спасать тонущего, то возьми и не спасай, ибо деньги акума как бы ничьи, и кто их возьмет первым, тот ими и владеет.

Раввин время от времени переводил дух, глотая пищу или воду из алюминиевой кружки. Тогда особенно отчетливо слышался стук ножей, громкое чавканье и отрыгивание, долженствующее показать, как приятна кошерная пища и как плотно наполняются ею желудки.

Атлас проглотил слюну и вспомнил, что он сегодня не успел пообедать. Проглотил голодную слюну и Карапетян. В погребе сыро, воняет гнилой картошкой и луком. Слезятся глаза. Что-то бегает или шевелится на лице, в волосах под фуражкой и даже под рубахой.

— Долго еще? — спросил замполит, щекоча своими усами ухо Атласа и поеживаясь.

Атлас предостерегающе поднял палец.

В этот момент Моисей и задал раввину свой вопрос. Наверху воцарилось молчание, все перестали жевать и отрыгивать, и слышалось лишь, как Перцельник громко глотает воду.

— К сожалению, — начал он, поставив кружку на стол, — нашему народу приходится делать в других странах то, что не велит нам делать бог наш, царь вселенной, по отношению к неевреям. Но он разрешает это делать в том случае, когда неделание может принести вред еврею, денежный или телесный, однако советует делать так, чтобы польза от этого делания была для него наибольшей, и при всякой возможности — вредной для гоев и акумов и полезной для евреев. Можно на акумах и гоях испытывать новые лекарства или хирургические операции, чтобы затем лечить самих же евреев надлежащим способом. Можно брать с неверных деньги или подношения и направлять их на пользу евреям. Можно через больных узнавать, что злого замышляют гои и акумы против избранного богом народа и мешать им в их злоумышлениях. Но чтобы вершить божеские установления, евреи должны крепко держаться друг за друга, все дела свои во вред гоям и акумам перекладывать на их же плечи, свидетельствовать об этом в судах, говоря при этом про себя, то есть не вслух, что присяга, данная суду, не действительна. И тогда воцарится царствие бога нашего, царя вселенной, и народ наш, избранный богом, станет владыкой душ и имущества остальных народов, ибо они — скоты и кал скотов, достойные презрения.