Татьяна Богатырева - Матильда

Незадолго до окончания летнего сезона они решились на вылазку и разработали в этих целях хитроумный план: после спектакля Николай должен был вернуться вместе с Государем во дворец, поужинать, а сразу после повторно отправиться в театр, и не верхом, а на своей тройке – чтобы забрать там ожидающую его Матильду. А далее они вдвоем должны были прибыть в Преображенский полк к барону Зедделеру, куда отдельно от них в то же примерно время прибыла бы и Юля. Там они могли бы, наконец, мило провести летний вечер, отужинать в близком и тесном кругу, никого не стесняясь и не прячась. Из незнакомых их увидел бы разве что сослуживец Зедделера гусар Шлиттер, который, конечно же, не осмелился бы болтать лишнее.

Матильда должна была ожидать Николая в театральном парке. Туда она и отправилась. Время белых ночей давно миновало, аллея была пустынна в это время суток, огни в трехэтажном здании театра погашены, и вокруг не было ни души. Пока остальные артисты ужинали дома в компании родных и возлюбленных, приходили в себя после спектакля и радовались чудному вечеру и друг другу, Матильда как неупокоенная тень столбом стояла посреди пустой аллеи и чувствовала себя персонажем Гоголя – только совсем не панночкой из «Тараса Бульбы».

Было тихо. Ей то и дело мерещились то тени, то скрип ломающейся ветки, а то и шаги.

Матильда так долго, пристально и упорно всматривалась в глубь аллеи, что в конце концов ей показалось, что где-то левее от дерева отделилась чья-то невысокая тень. Она поспешно сделала несколько шагов по направлению к воротам, и снова застыла в нерешительности.

И ведь главное – не скажешь никому, что она здесь делает, и никого не попросишь составить ей компанию. Да и некого попросить – она здесь совершенно одна.

«Ладно, хорошо – рассуждала Матильда, чтобы отвлечь себя от мыслей обо всех призраках, домовых и русалках, историй, о которых она знала предостаточно благодаря их кухарке. – Ладно. Сама себя не воспитаю, никто меня не воспитает, так и умру… невоспитанной. Предположим, предположим, что мне не страшно. Это я сейчас вру – мне страшно. Но если я буду врать себе о том, что бояться мне вовсе нечего и что на самом-то деле я не боюсь, в конце концов, я поверю в собственную ложь и таким образом в самом деле перестану бояться, и… ой, мамочка!»

Ее кто-то тронул за плечо! Кто-то пеший и явно не Николай. Она попыталась закричать, но все было как во сне самой худшей разновидности – в кошмаре. Когда ты силишься убежать и не можешь сдвинуться с места, пытаешься закричать, а вместо этого задыхаешься и не издаешь ни звука.

Незнакомец оказался всего лишь театральным капельдинером, заметившим, что любезная Матильда Феликсовна все не уходит домой и битый час мерзнет одна посреди пустого парка.

– Вы с ума сошли, так людей пугать, – обрушилась на него Матильда почему-то шепотом. Тем не менее, она попросила молодого человека подождать вместе с ней.

Наконец, в темноте послышался ззвон колокольчиков тройки Николая. Оказавшись в коляске, Матильда так крепко его обняла, что он замер, растроганный ее порывом.

– Ники, ты меня спас!

– От кого, Малечка? – с улыбкой спросил он, приподнимая ее за плечи, скорее в защищающе-бережном, чем собственническом жесте.

– От… призрака пустого театра, – серьезно сказала она.

Николай прыснул, Матильда же продолжила свою мысль: «Звучит, конечно глупо, но знаешь, Ники… нет ничего страшнее опустевших помещений. Все уходят, и все становится ненужным, замирает, понимаешь? Ты уходишь и забираешь с собой жизнь…»

Последняя фраза прозвучала двусмысленно. Матильда чуть отстранилась и поспешила взять себя в руки.

Николай помолчал, потом сказал совсем другим тоном – веселым, уверенным: «А что если нам перед нашим званым ужином немного покататься? Только мы вдвоем, а? И все Красное Село в нашем распоряжении».

…Они неслись по пустынным дворам веселой беспокойной тенью, быстрее, быстрее, вверх и вперед, и это тоже было похоже на полет, будто бы они летели параллельно земле, низко, почти что с нею соприкасаясь, оставляя за собой след гулкого эха.

Матильда смеялась тем самым смехом, какой бывает у человека, полного отчаянья наполовину с оптимизмом: как будто может и не быть никакого «завтра», есть только «здесь и сейчас», и – пан или пропал, семи смертям не бывать, а одной не миновать – и все едино.

Потом, сидя рядом с сестрой на импровизированном пиршестве, Матильда, казалось бы, участвовала в оживленном разговоре, про себя же она снова и снова переживала каждое мгновение этой скачки-полета. Она не имела представления, что ждало ее впереди, более того – она запрещала себе об этом думать, мудро понимая, что только так, только приучившись постоянно находиться в состоянии здесь и сейчас, она сможет защитить себя от тревоги и тоски и, что более важно, уберечь от них, как она и обещала Государю, – ее Николая.

Но вместе с тем Матильда отчего-то ясно осозновала, что чтобы ни готовила им жизнь – эта ночь быстрой и отчаянной езды останется первой и последней в их жизни.

Последний спектакль сезона закончился по традиции грандиознейшим галопом. Матильде жгло глаза от подступающих слез: лето прошло. Их с Николаем ждала осень, а вместе с нею и мучительная неизвестность снова замаячили на горизонте.

Во время поклонов она искала глазами Николая, но его место в царской ложе было пустым. Не оказалось его и где-либо в зале.

«Не думай о плохом, лги, продолжай лгать как можно более старательно: все хорошо. И тогда ложь сбудется», – твердила себе Матильда, направляясь после финального спектакля к себе в уборную.

Она с аккуратной злостью плотно закрыла за собою дверь, повернула для верности ключ в замке и, не глядя на заполнившие все помещение цветы, прижалась спиною к двери, прикрыв глаза. В такие минуты, закрывая глаза, она часто видела перед собою Николая, улыбающегося ей кротко и ласково, всепрощающе, глядящего ей в глаза с обещанием бессмертия и защиты. Но в этот раз она не только представила себе его образ, но и услышала голос, столь же болезненно ласковый, как и вгляд его светлых глаз.

– Маля…

Голос повторил ее имя снова.

Она открыла глаза.

Николай действительно был здесь, в комнате. Он стоял в тени возле открытого окна и смотрел на нее мучительно-ласковым взглядом. Видимо, именно так – через окно, подойдя со стороны царского подъезда, он и очутился в уборной.

– Не говори ничего, не говори, – отчаянно зашептала Матильда, делая шаг навстречу – ничего нет, мира нет, спектакля – больше нет, есть только мы, ладно?

Николай кивнул, молча гладя ее волосы, укрывая ладонями ее горящие щеки. Матильда закрыла глаза, и ей показалось, что они снова куда-то летят, только на этот раз вниз – падают, падают, падают.