Иван Жигалов - Командарм Дыбенко [Повести]

— Хоть комиссар поддержал! — Карпов дружески обнял его. — Встречи всюду прошли организованно, с большим подъемом! А теперь пора — нас ждут.

У штабной избы собрались обитатели лесного лагеря, кроме тех, кто в это время выполняли задание. Разные тут были люди: партийные, комсомольские, советские работники, вышедшие из окружения воины Красной Армии и много колхозников.

Чуть справа, у толстой березы, Шуханов заметил паренька в старой буденовке. «Где я его видел? Вспомнил! Да это же Ленька Костин, о котором пишет Камов в своих „Непридуманных рассказах“. А рядом с Ленькой — политрук Федор Завьялов. Он теперь возглавляет разведку бригады».

Леня недавно остался сиротой. Немецкие каратели зверски умертвили заложников из Бабьих выселок, и в их число его мать. Вначале его приютил командир отряда Заливахин, но в декабре произошла беда. В лесу, где находились землянки, появились немецкие солдаты и полицаи. Во время перестрелки погибли командир отряда и еще несколько партизан. В командование отрядом вступил Завьялов. К парнишке политрук относится как к родному сыну… Вот и сейчас, плотно прижавшись друг к другу, стоят они и смотрят, что происходит вокруг.

Петр Петрович говорит негромко, но слова его всем понятны. Привычным взмахом руки Леня отодвинул на затылок буденовку и посмотрел на политрука. Он сочувствовал своему старшему другу. Ведь жена и двое ребятишек у него остались в Ленинграде, а там люди умирают. Об этом и рассказывает ленинградец, которого привез в Порожки секретарь райкома…

Шуханов замолчал. Люди стояли словно в оцепенении.

Первыми заговорили женщины. Они не поднимали рук, не просили слова, а сообща гудели, будто потревоженные в улье пчелы. Но вот угомонились, и одна, видимо самая бойкая, повязанная до самых глаз клетчатым полушалком, громко произнесла:

— Как не помочь людям! Конечно, сами еле перебиваемся, но надо поделиться. Везите, мужики, в Ленинград.

— Да чего говорить-то много! Помочь, да и все тут! — крикнула большеголовая, уже немолодая женщина, одетая в солдатскую шинель и шапку-ушанку.

Пайка ленинградского хлеба ходила по рукам. Ее осматривали, нюхали, пробовали на язык. Леньке попала лишь малюсенькая крошечка.

После митинга командиров окружили плотным кольцом. Всех интересовал один и тот же вопрос: как переправить продукты через линию фронта? Но командиры пока и сами не знали как, а поэтому отвечали не совсем конкретно, но уверенно:

— Соберем и повезем! Спрятать же продукты нужно в надежных местах, чтобы врагам они в руки не попали.

Заметив мальчика, Карпов подошел к нему, по-взрослому поздоровался.

— Как живешь, Леня? — спросил он.

— Ничего живу. — Ленька привычным движением поправил буденовку и, покраснев, пожаловался: — На задания вот не пускают. Маленький, говорят… Боятся, что меня фашисты подстрелят… — И очень серьезно добавил: — Какой же я маленький, когда комсомолец!

Все заулыбались. Послышались реплики:

— Ленька у нас герой!

— Мал, да удал!

— Лихой парень!

— Ладно, Леонид, похлопочу за тебя, — пообещал Карпов. — Только уговор: товарища политрука слушайся и подчиняйся ему.

— Хорошо, — упавшим голосом произнес мальчишка. — Все равно никуда он меня не пустит. Уж я знаю, — а сам прижался к Завьялову…

Командиры направились в штабной домик. Там наметили план дальнейших выступлений Шуханова. Ему с Карповым предстояло побывать еще во многих деревнях, в том числе и расположенных за пределами партизанской Лесной республики.

— Отправим продовольствие — и ваша группа включится в боевую жизнь бригады, — сказал Волков. — Нам надо серьезно укрепить разведку. Ваши ребята войдут в подчинение товарища Завьялова.

Комиссар в это время разговаривал с Карповым.

— Хочу тебя порадовать, Саша. Из Валдая от Асанова получена шифровка на твое и мое имя. Просьба наша дошла до Никитина. Ленинград посылав? печатную машину и бумагу.

— Это действительно радость!

— Еще бы! Я приказал выявить всех газетчиков. Их порядочно набирается. Есть и наборщики, печатники. Ими занимается Филатов.

— Будет теперь у нас своя партизанская газета!

Из деревень возвращались ленинградцы. Никита Павлович решил истопить баню. «Пускай ребята погреются, а то, поди, намерзлись».

Когда прибыли трое моряков во главе с Веселовым, а следом два друга — студенты-лесгафтовцы, к песчаным карьерам направился Сащенко.

— Завтра к вечеру пробирайтесь все в Каменку, — сказал Прохор мичману. — В баньке попаритесь. А сейчас соберите грязное бельишко — моя Авдотья постирает.

Никита Павлович не пожалел березовых дров, да и чего жалеть-то, их у него лет на пять запасено. Напалил баню так, что дух перехватывало, каменка аж стала красной. Кроме вересового веника ошпарил еще и березовый. Воды нагрели много. Хотя тяжело ее таскать в гору по снегу, но все потрудились. Только Прохор не проявил большого рвения. Говорил, что «радикалит вдруг согнул».

Установили дежурство около бани и стали мыться. Ребята поливали понемногу на камни, вода сердито шипела, баня от пола до потолка наполнялась белыми клубами, становилось жарко, дышать трудно, а Веселов вовсю хлестал богатырскую спину, изредка поливая голову холодной водой, «чтобы череп не треснул», да покрикивал:

— Прибавьте парку, ребятки! Здо-о-рово!

Остальные лежали на полу, им и без парилки тошнехонько. Кое-кто порывался на снегу покататься, чтобы немного охладиться, по Веселов запретил.

— А если заболеете, кто лечить станет? — кричал мичман с полка.

После бани мичман от имени всего Балтийского флота поблагодарил Никиту Павловича.

— Напарились на полную катушку! И горячим паром запаслись на два кругосветных плавания…

Румяные и потные, ребята нежились в теплой избе, с шутками и прибаутками рассказывали о том, как принимали их в деревнях, будто и не рисковали жизнью. Прасковья Наумовна сварила котелок картошки в мундире, поставила миску квашеной капусты, вскипятила семейный ведерный самовар, блестевший подобно корабельной рынде, ничего, что чайку на заварку не осталось и сахару давным-давно нет. Наелись и напились в полное удовольствие. Хотела уложить гостей в комнатах, где совсем недавно жили Назар с семьей и дочери Ирина с Нюрой. Веселов решительно запротестовал.

— Так до конца войны у вас жить останемся, дорогу в наше подземелье забудем, — сказал моряк. — На полу подремлем, а чуть свет к себе подадимся.

Никита Павлович и Камов присели около печки. Прасковья ушла на кухню. Валюша лежала на широченной кровати, но не спала. Да и как заснешь, если дядечки сказки рассказывают.

Ведров окающим басом рассказывал разные истории, Веселов с интересом слушал и удивлялся, как это у Ведрова все легко получается. А ведь в жизни много необычного. Он вспомнил одного матроса: на вид самый обыкновенный — и вдруг талант в нем открылся. Да какой талант-то! Парня досрочно уволили с флота и учиться в консерваторию отправили. До сих пор тот бывший балтийский матрос в Ленинградском театре оперы и балета поет… И подумал: «Может, и из матроса Ведрова писатель получится?»