Геннадий Прашкевич - Крестовые походы

— Кровь..."

"...шум голосов, перебивающих, накладывающихся друг на друга, заполнил корчму.

— ...ты же видел, Ганс, что лучник сеньора де Монфора, выстрелил так искусно, что наконечник стрелы, попав в лезвие ножа, развалился ровно на две части. Такое сделать может только он. Других таких я не видел.

— ...но чтобы иметь восприятие части чего-то, что существует, необходимо наличие всего облика, разве не так, брат? Иначе разве возможно вообще какое-либо восприятие? Ведь если некоего облика не существует, брат, значит, его никак нельзя видеть.

— ...и нет свиней отвратительнее, чем те, которые сами бесстыдно лезут прямо на глаза.

— ...святой Николай прав. Он знал, что мы это увидим. Он знал, что мы увидим Иерусалим, братья. Святая римская церковь смотрит далеко. Она смотрит нашими глазами.

Корчма гудела.

Голоса возвышались и падали.

Грузный, побагровевший от вина, то и дело смахивающий со лба катящийся по нему пот, барон Теодульф, не поднимаясь с крепкой деревянной скамьи, страшно рявкнул:

— Тоза, милочка!

И хищно оглядел шумную корчму своим страшным единственным левым глазом, поворачивая голову, как птица:

— Всем вина, тоза, милочка! Кроме вон тех гусей!

Толстый палец барона Теодульфа грубо указал в сторону тамплиеров, монахов-храмовников, смиренно деливших между собой одну общую чашу разбавленного вина — дань обету.

Кутаясь в белые плащи, символ незапятнанности, храмовники, рыцари Христа и Соломонова храма, казалось, не услышали барона, они даже не повернулись в его сторону. Известно всем, храмовники — люди Бога. Они призваны облегчать страдания пилигримов, суета сует не должна их касаться, а богохульник барон Теодульф...

Храмовники знали, что рано или поздно барон Теодульф успокоится. Если не обращать на него внимания, делать вид, что его слова к ним не относятся, барон непременно успокоится.

— ...зато Пит из лагеря англов может выпить за вечер три фляги кислого. Может даже четыре. И всё равно нож, который он после этого метнёт, точно попадёт в цель.

— ...и запомни, брат, зрение это пассивная сила. А объект зрения всегда активная сила. Любая пассивная сила действует только тогда, когда на неё действует активная сила. Если ничего такого нет, если ничто не воздействует на пассивную силу, субъект ничего воспринять не может.

— Тоза, милочка! — толстый палец барона Теодульфа опять грубо указал в сторону храмовников. — Клянусь почками святого Павла, здесь сегодня всем хватит вина! Всем, кроме вон тех гусей!

Из презрения он даже не добавил — божьих.

Под белыми плащами храмовников, их было пятеро, легко угадывались оттопыривались рукояти кинжалов, но барона Теодульфа ничто уже не могло остановить. Он побагровел от вина и от праведного гнева и его опущенное веко над пустым правым глазом дёргалось.

— Тоза, милочка! Всем вина! Кроме вон тех гусей в углу!

Монахи-цистерцианцы, до этого шумно обсуждавшие рядом проблему восприятия, заинтересовались рёвом барона и оглянулись, замолчав. Дошёл рёв барона, наконец и до пеших воинов серджентов, занимавших целый стол. Сердженты восторженно приветствовали шумное предложение барона. Промолчали только тафуры — всякая серая нечисть, как всегда, тащившаяся за войском, куда бы оно не пришло.

Ганелон искоса глянул в сторону двери.

Дверь корчмы была массивна, и закрывалась она плотно. Храмовники не смогут незаметно выскользнуть за такую дверь, подумал Ганелон. Кроме того, чтобы пройти к двери храмовникам в любом случае придётся пройти мимо разбушевавшегося барона.

Объёмистые глиняные чаши и фляги, серебряные подставки с салатами, обширный кедровый лист с остатками фаршированного поросёнка, тёмное оловянное блюдо с недоеденным мясным пирогом — стол барона Теодульфа был заставлен очень плотно, хотя трапезу с ним делили всего два оруженосца да диковатого вида уродец совсем небольшого роста. Большая усатая голова уродца, почти голая сверху, загорела до блеска и лоснилась от пота. Уродец едва возвышался над краем стола, болтая ногами, не достававшими со скамьи до пола, однако пил и ел в две руки и громче всех смеялся шуткам барона.

— ...а с помощью семян, рассеиваемых ветром по миру, можно создавать некие новые мелкие существа — не кажущиеся, а видимые. Эти существа можно даже трогать, правда, рука от такого прикосновения станет нечистой. А настоящие демоны могут создавать даже такие существа, каких и сам Господь никогда не создавал. Но это, конечно, брат, только с божьего попущения. Это, брат, исключительно с божьего попущения.

— ...а хочешь выиграть пять золотых, Ганс, приходи утром на берег. Лучники обычно приходят совсем рано. И приходи один. Лучники не любят чужих компаний. Сам знаешь, чем кончаются такие встречи.

— Тоза! Милочка!

Наверное, барон Теодульф вывез уродца из Святой земли, решил Ганелон. Говорят, что если совершить десяток переходов за горячие пески, признанные безжизненными, и не иссохнуть до смерти от безводия, то можно, постаравшись, попасть в некую страну, сплошь заселённую вот такими уродцами — с большими лысыми головами, но с маленькими, как у ребёнка, телами. Они совсем небольшого роста, почти карлики, язык их не похож ни на один другой, но они быстро и легко научаются латыни.

Ганелон удивился.

Уродец барона вдруг шевельнул усами — необычно дерзко и странно.

После этого он сощурил свои большие, совсем не карликовые глаза и двумя руками, совсем как человек, схватил со стола чашу с вином.

Он, наверное, язычник.

Есть ли у язычника душа? — невольно задумался Ганелон.

А если у него есть душа и такой язычник падёт в бою на стороне святых пилигримов, то куда отправится эта его странная душа — прямо в ад или её всё-таки могут направить в чистилище?

Ответа Ганелон не знал.

Он сидел за столиком, стараясь как можно ниже наклонять голову, к тому же ещё прикрытую капюшоном плаща. Он не хотел, чтобы барон Теодульф случайно узнал его. Правда, вряд ли барон мог его узнать, но Ганелону всё равно не хотелось лишний раз попадать под жёсткий взгляд единственного глаза, оставленного сарацинами барону.

Испуганная, но всё равно пытающаяся улыбаться служанка принесла новый кувшин вина, плеснув в чашки всем, так же и Ганелону, но послушно пройдя мимо храмовников.

Иисусе сладчайший!

Ганелон совсем не собирался пить.

Нет пропасти более обманчивой, чем вино.

Вино ослепляет и оглупляет, вино срывает с человека божьи печати. Оно срывает с человека печать руки, и печать рта, и печать лона. Вино сбивает человека с толку, вызывает печаль и метафизические тревоги.