Валерий Полуйко - Ливонская война

Выскочив наверх, Васька удоволенно сказал самому себе:

— Добря, паря!

— Погодь! — толкнул его ногой в спину Иван.

Васька остановил лошадей, ловко раскутал Ивана из шуб, помог вылезти из саней.

Подъехал Федька, подождал, пока Иван завяжет тесёмки на портах, озабоченно сказал:

— Крута горка!

— Без тебя вижу! — озлился Иван. — Сыщи-ка мне Токмака!

— В хвосте он, поди? — недовольно протянул Федька, показывая свою неохоту. — Татарина пошлю.

— Тебе повелел!

— В сани я пересяду… Околел!

— В чьи сани? — прищурился Иван.

— В твои, — не посмел схитрить Федька. — Околел я, цесарь!

— Кровя в тебе жидкие, Басман. Дрочона [65] Дрочона — неженка. ты!.. — Иван хохотнул. — Ладно, с Васькой сменишься. Шли татарина за Токмаком.

Татары остановились неподалёку от Ивана. Кони под ними вередились, разгорячённые подъёмом, нетерпеливо всхрапывали…

Бек Булат тронул своего коня навстречу Федьке.

— Первого воеводу к царю! Поживей! — сказал ему Федька.

— Карашо! — кивнул Бек Булат и в два скачка вернулся к своим.

Два татарина по знаку Симеона взгрели нагайками своих коней и стремглав кинулись с косогора вниз — в уброд [66] Уброд — снежная целина. , рядом с дорогой, по которой уже поднимались первые сотни татарской и черкесской конницы.

В низину, вслед за конницей, начала спускаться пехота. Вслед за пехотой тянулись посошные обозы, за посохой — лёгкий наряд. В этом походе царь придал Токмакову к его шести пушкам ещё четыре: опасался он, что под Невелем передовой полк может встретиться с большим войском литовцев.

На белой бескрайней глади чёрная лента войска казалась громадной трещиной в земле, пронизавшей её до самой глубины. Трещина ползла, извивалась, чёрные края разлома стремительно смыкались следом за ней, словно хотели защемить её, а она всё ускользала и ускользала от них, настырно раздвигая землю на своём пути. Вот уже разверзлись и низина, и косогор: в низине трещина вдруг расширилась, раздалась на стороны, а на косогоре сузилась и замерла, словно наткнулась на какое-то препятствие. Войско остановилось.

На косогор медленно вползли сани, запряжённые парой бусых жеребцов. Из саней выкарабкался Левкий, подковылял к Ивану, тревожно спросил:

— Неже ворога усреще? [67] Усреще — встретили.

— Тебя годели, святой отец… Чтоб ты помочился!

— Не грех, коли нутро взывает, — одобрительно сказал Левкий, — да я уже…

— Тогда отступи с глаз!

— А что тщишься узреть за мной?

— Отступи, говорю!

— Татары ж-но пуще застят!

— Поп! — Иван дёрнул бровью — из одного его глаза в другой переметнулся стремительный огонь. Левкий немедля ковыльнул за Иванову спину. Постоял, тараща глаза из-за его плеча на дорогу, тихо, словно самому себе, сказал:

— Взбирался горе и напьщевал [68] Напьщевать — думать, предполагать. , что, коль литвин позасел? Да с пищалями?!

— Пошто ж взбирался? — с издёвкой бросил через плечо Иван.

— Тя выручать, государь, — легонько вздохнул Левкий.

Плечи Ивана затряслись — мелко-мелко, как от озноба, и что-то забухало в нём внутри. Он задрал голову и захрипел, душимый хохотом.

На косогор на взмыленном жеребце выскочил Токмаков. Иван не видел его — он выл и стонал, раздираемый хохотом, ноги его подкашивались, он качался, как пьяный, и казалось, вот-вот опрокинется на спину. Левкий даже руки растопырил, готовясь поддержать его.

Токмаков сполз с коня, приблизился к Ивану, осторожно позвал:

— Государь!..

Иван не слышал его и не видел: глаза его были сощурены и залиты слезами, щёки мокры… Он вздыхал и постанывал — совсем изнеможённый и обессиленный. За его спиной закатывал глаза и тихонько повизгивал Левкий.

— Поп!.. Люблю тебя! Дай поцелую!

Левкий подставил свой гладкий, как береста, лоб, Иван чмокнул его, утёр ладонью мокрые щёки, скосился на Токмакова:

— Кто торил здесь дорогу?

— На сих вёрстах, государь, Шаховский торил. От Невеля до того озерца, где привалом стояли, — его доля. Ладно проторил.

— Ладно? — искривил губы Иван. — Сей косогор в триста сажень — також ладно?

— Косогор — не ладно, государь…

— Ах, Шаховский! — скрипнул зубами Иван. — Ярославский последыш! Намеренно путь направил сюда… Дабы войску тягостей приумножить! Тяжёлый наряд и в десять пар не вытянуть. Самого впрягу, пса!

— И за ту деревеньку спалённую взыщи с него, — подтравил его Левкий. — Како таче смерды добро своё палят да из-под носа его бегут невесть камо?!

— Молчи, поп!

— Душа вопиет, государь!

— Свой наряд подымешь припряжкой, — сказал Иван Токмакову, — а придём в Невель, отправишься новый путь торить. В обход косогора.

За косогором, версты через две, у перелеска, завиднелось сельцо.

— Гляди, цесарь!.. И тут всё покинуто. — Федька указал на мёртвое, занесённое снегом село. — Однако не палёное! Буде, есть хоть единая душа? Послать разведать?

Иван не ответил, но Федька и не ждал его ответа.

— Васька! — крикнул он Грязному. — Направь татар! Пусть разведают! Сыщут кого, чтоб сюда тащили!

Татары врезались в снежную целину, понеслись в туче белой пыли. Сам Симеон поскакал с ними. Видать, занудился царёк от медленной езды или продрог, вот и пустился в скачку, чтоб разогреть кровь.

— Васька! — позвал из своих саней Левкий. — Откажи государю: на мысли вельми важной стою. Жажду передать ему…

Васька догнал царские сани, передал Ивану:

— Святой отец на мысли важной стоит. Жаждет поведать тебе.

— Пусть в гузно засунет её!

Васька вернулся к Левкию, сдерживая смех, передал слова царя.

— Господи! — перекрестился Левкий. — Прости его душу грешную. Еда леть [69] Еда леть — разве можно. мысль в гузно засунуть? Како ж бо из главы её выймешь?!

Васька сверкнул глазами и поскакал к Ивану. Затейность эта пришлась ему по душе.

— Государь! — склонившись с седла, заглянул он под козырь Ивановых саней. — Святой отец удручается… Нельзя, речёт, в гузно мысль засунуть, бо из главы её не выймешь!

— Тогда пусть разом с головой засунет.

— Поди прочь! Прочь! — задёргал головой Левкий, увидев вновь приближающегося к нему Ваську. — Ишь, очёса разверз! Крест святой на мне, а ты скалишься на мя, ахи язычник! Отринь свою скоромную харю.

— Отрину, дык не вызнаешь царского слова.

— Отринь харю и глаголь!

— Так мне не сручно.

— Глаголь — прокляну!

— Не по-божески, святой отец!

— Уж-ста ведаешь ты, аки по-божески?! Аз у Бога посредник, ты бо еси овца. Глаголь, тварь словесная!

— Так изрёк государь: чтоб ты мысль свою с головой разом в гузно засунул.

— Истинно Соломоново речение! — облизнулся Левкий. — Остромысл государь наш! Кинь скабрезиться, харя бурзамецкая, — цыкнул он на Ваську. — Мысль моя важная, попритаю ея до поры. Не пустоши ради уши государю донимаю.