Валерий Полуйко - Ливонская война

— Князья? Воеводы! Слуги мои! Ныне реку я вам, как встарь рекли дружинам своим князья наши славные, праотцы наши — Ярослав, Мономах, Александр, Димитрий!.. Воспрянем духом и сердца укрепим отвагой и восстанем твёрдо на врагов наших во имя веры нашей правой, во имя Русии — отчизны святой, во имя государя и славы его и народа русского! Не на разбой мы идём, како ходили на нас татары, немцы, свей и иные супостаты. Не веру чужую попирать идём, не храмы рушить и народ чужеземный порабощать. Мы идём поискать своей старинной вотчины, воздвигнутой праотцами нашими на издревле нашей земле Русской и отъятой у нас злобным обычаем сильных. Были мы слабы, раздорны, не могли постоять за вотчины свои… Всяк, кто силён и жаден был, шёл в наш дом и разорял его, жёг наши церкви, попирал нашу веру. Ныне мы сильны, мы стоим на татарах и немцах, и никому не повергнуть отныне державы нашей! Пришла пора утвердить наше имя и в наших исконных вотчинах! Силой и умом деда нашего, великого князя Ивана Васильевича, мы добыли и присоединили к державе нашей Брянск, Путивль, Мценск, Новыград-Северский, Дорогобуж и иные города и волости. Силой и умом отца нашего, великого князя Василия Ивановича, мы добыли и присоединили к державе нашей великую вотчину нашу — Смоленск. Как в память о нашем славном деле казанском стоит на рву чудный храм Покрова, так в память о взятье Смоленска стоит Новодевичья Божья обитель. Битва при Ведроши и битва за Смоленск — позор литовский и наша слава, воеводы, и завет от наших отцов, как стоять за землю нашу русскую! И нам не пристало покрыть позором завет отцов наших! Я, государь ваш, зову вас, воеводы, — с богом! И утвердится воля наша по воле Божьей!

Воеводы слушали его торжественно, и, когда он кончил, у многих на глазах были слёзы.

Князь Владимир подступил к Ивану, приложил руку к груди, взволнованно глядя ему в лицо, тихо, дрожащим голосом сказал в ответ:

— Чудимся, государь, силе твоей, и воле твоей, и страсти твоей, подвигающей тебя на дело святое и нас возбуждающей и укрепляющей в твёрдом духе и в ненависти к врагам нашим! Наши души и животы наши отданы тебе! Одним мы с тобой огнём горим и до конца готовы испытать судьбу свою, дерзая за дело наше правое, за отчизну нашу и за славу твою! Мы персты твоей руки!

— Спаси Бог, князь, братец мой любезный, — уронил слезу Иван. — Спаси Бог, воеводы, сподвижники мои! Душа моя возликовала и радостью наполнилась, видя твёрдость и решительность вашу постоять за дело наше святое! Спаси вас Бог!

Иван земно поклонился.

Ночь. Тишина. В гриднице шевелящийся полумрак. Язычки пламени на свечах время от времени вздрагивают, будто кто-то невидимый прикасается к ним, и тогда на потолке, на стенах оживают тени, а потом всё снова замирает. Тишина. Ночь. Покой.

Иван взял со стола одну из не прочитанных днём грамот, распечатал её, бегло, мало вникая в смысл, прочитал несколько строчек. Дьяк Василий Щелкалов доносил ему о проведанных им тайных умыслах боярских детей Тимофея Иванова, сына Тетерина, и Марка Сарыхозина, сподвижников Адашева и Курбского, которые намерились сбежать в Литву.

«Тимоха Тетерин, — доносил Щелкалов, — тобой, государь, к постригу ведённый и на монастырское житьё уряженный, стакнулся с Маркушкой Сарыхозиным и ссылаются отай с еретиком злобным, старцем Артемием, сбегшим от тебя, государь, в Литву…»

Иван равнодушно отшвырнул грамоту: даже такое известие сейчас не тронуло его. Тяжело навалился грудью на стол и долго сидел так — в суровом и чутком оцепенении, будто ждал чего-то или прислушивался к чему-то в самом себе. Потом придвинул к себе лист бумаги, взял перо, обмакнул его в чернила, крупно, неровно, быстро начал писать: «В пречестную обитель пресущественной и преблагой Троицы и преподобного и богоносного отца нашего святого Сергия чудотворца, иже о Христе божественного полка наставнику и руководителю преподобному архимандриту Ионе с братиею царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии челом бьёт, дабы пожаловали вы и молили Господа Бога о нашем согрешении, понеже как человек согрешил я, ибо нет человека, могущего и один час прожить без греха. И посему молю, преподобие ваше, да подвигнитесь со тщанием на молитву, да ваших ради святых молитв презрит Бог наши великие беззакония и подаст нам оставление грехов, дарует нам разум, рассуждение и мудрость в управлении и строении Богом преданного мне стада христовых словесных овец…»

Тонко взвыла отворяемая дверь… Иван вскинулся испуганно, закусил губу. Дверь отворилась. Вошёл старый Басманов. Иван уже намерился запустить в него бронзовую чернильницу, но в самое последнее мгновение вспомнил, что сам велел ему прийти, и успокоился.

Басманов почтительно остановился у двери.

— Заходи, заходи, воевода, — позвал его Иван. — Поджидал уж тебя. Садись. Поближе садись!

— Никогда не сидел я при тебе, государь.

— Садись, тем меня не унизишь. Велю, так садись!

Басманов сел на край лавки, недалеко от Ивана устало распластал по коленям свои большие руки, расслабленно вздохнул.

— Притомился, воевода?

— Есть маленько… Чай, и ты, государь, не на пухах лёживал!

— Мне Богом велено.

— А мне что ж сказать?.. — Басманов вздохнул, кротко глянул на Ивана. — Мне тобой велено, и ин Богом, выходит, також.

— Что ж, не повели я — на печи лежал бы?

— Без подневолья, государь, каждый сам по себе, как стадо без пастуха. Без перевясла и веник рассыпается. Кто на печи лежал бы, кто на лавке, кто в кабак… Шалы-валы, торы да ёры! Не велят, так не шевелят! А воля, она совокупляет. Принуждает деять, думать, творить. А коли деешь, творишь, думаешь — у бога счастливой судьбы заслуживаешь. Вестимо, не каждый так!.. Иного чужая воля гнетёт. Но то — отщепенцы, государь! Таковым и свобода в тягость!

— Верно рассуждаешь, воевода… Не в угоду ли мне?

— В угоду не рассуждают, государь. В угоду повторяют чужое да лебезят…

— Войско — что? — резко перевёл Иван разговор на другое, не то задетый ответом Басманова, не то полностью удовлетворённый им.

— Войско готово. Завтра с рассветом первым уйдёт передовой… Токмо… вслед за ним не выступать бы остальным, государь. Повременить надобно… Остальным выступить на полдня позже. Затем, государь, — заторопился Басманов, боясь, что Иван перебьёт его и не даст высказать мысль до конца, — затем, чтоб обхитрить литвинов. Передовой полк подойдёт к городу и начнёт помаленьку палить по посаду. Литвины, глядя на малочисленность войска, не больно встревожатся. Решат: на малую досаду пришли русские… Подразнить! В Полоцке Довойна сидит, войска у него немного — на вылазку не отважится, хоть и храбр воевода, и умён.

— Считал, что ль, ты его войско?