Владимир Афиногенов - Поход на Царьград

Да, он предал их, предал из-за трусости, но ведь в душе-то остался христианином, братом по вере тем, кто сейчас кидает сети. Несчастные… Они знают, что весь улов будет съеден не их детьми и жёнами, а арабскими воинами и гази… К тому же за него не получат ни фолла.

Ночь напролёт они ловят рыбу, а на рассвете, уставшие до изнеможения, стыдливо опустив глаза, возвращаются домой к своим опять голодным семьям. У каждого за пазухой находится по одной рыбине, данной за работу надсмотрщиком. И не дай Бог, если он обнаружит ещё, уворованной на улове, — тут же назначит смерть через повешение. Иногда после каждой ночи на пристани покачивалось на виселицах до десятка трупов, но суровая казнь не останавливала, с точки зрения сарацин, преступлений, ибо видение голодных просящих детских глаз было выше всяческих наказаний… А Сулейман всё ругал и ругал рыбаков, и до слуха Христодула, как через зыбкую стену, доносились слова:

— Собаки… Двугорбые верблюды… Мрази… Сороконожки…

«Кого он так?… Ах да, вон тех, кто в поте лица по ночам, вместо того чтобы отдыхать, как все люди, трудятся, чтобы накормить его, оглоеда…» — как-то тупо, сквозь сильные удары сердца, гонящего к голове гудящую кровь, возникали в сознании Христодула эти мысли, и туман вставал перед его глазами, а глаза наполнялись слезами от жалости к землякам и к своей несчастной судьбе.

И тяжёлым, страшным камнем, лёгшим на душу, явились думы о том, что скоро ему придётся убивать этих людей, своих братьев по крови и вере… «Что же это со мной произошло?… Господи! Оборони меня от этого!… Защити, не дай случиться такому! Не дай!» — взывал к Богу грек.

И вдруг ярая злоба накатилась на Христодула, злоба к сидящему рядом человеку. Как он надоел со своими поучениями и нравоучениями, со своими стихами из ненавистного ему Корана, читающий их с выражением вечного превосходства на сытом усатом лице…

Грек даже не заметил, как в руках у него оказался железный крюк, используемый для натягивания канатов, и, когда Сулейман в очередной раз, обратив глаза на фонарные огни рыбаков, составивших лодки в круг и сообща тащивших сеть, разразился в их сторону ругательствами, Христодул почти в бессознательном состоянии, не отдавая себе отчёта, что делает, сильным взмахом руки размозжил сарацину голову.

Сильный «хек», который вырвался из горла араба, странно поразил Христодула, и тут только он понял, что совершил; побежал к борту, чтобы прыгнуть вниз, но его заметил дежурный в башне лучник, сразу сообразивший, что произошло возле таранного бруса.

Стрела точно вонзилась в шею бедного грека; последнее, что он увидел, — это рыбаки ближней к их карабе лодки всё-таки подтянули край сети, и она висела над водой, а значит рыба теперь не ускользнёт в море… И успел он тогда подумать: «Зачем они подняли её?… Ведь всё равно им достанется только по одной рыбине. На семь-восемь голодных ртов».

В эту ночь, кажется, не спал никто, кроме невольников на греческих хеландиях, которые стонали и вскрикивали во сне от пережитых мучений.

Аббас и Насир Салахдин Юсуф, вооружённые до зубов, переговариваясь, наблюдали с высокой крепостной стены за перемещениями своих кораблей в бухте и радовалась тому, что ветер, дующий от острова в сторону моря, всё больше и больше набирал силу.

Вдруг на стену, запыхавшись, взобрался человек в форме гази в сопровождении одного из охранников Аббаса и за несколько шагов до полководца и главнокомандующего флотом упал на колени, протянув вперёд руки. От быстрого подъёма на крепость он не мог выговорить пока ни слова.

— Кто такой? — строго спросил Аббас.

— Моряк с карабы, где амиром албахром служит Ахмад Маджид, он и прислал его к вам, — ответил за гази сопровождающий.

Аббас и Насир переглянулись — они знали, что на борту корабля Ахмада находится предатель-грек Христодул.

— Как твоё имя? — обратился главнокомандующий к гази, всё ещё стоящему на коленях. — Встань и говори, с чем пришёл.

— Имя моё, повелитель, ал-Мансур… Но это не столь важно. А мой капитан велел передать вам, что грек Христодул убил нашего лоцмана Сулеймана и хотел бежать, но стрела башенного лучника настигла его… Аллах всевидящ и не оставляет неотмщённым ни одно злодеяние.

— Христодул?! — теперь уже обернулся к моряку сам полководец. — Значит, взбунтовался, дурак! А я его пожалел тогда…

— Изменника?… — усмехнулся Насир. — Надо было из его шкуры сделать корабельный барабан, боем которого мы в открытом море отпугиваем гигантских хищных рыб, чтобы они при встречи не выбили корабельное днище. Или же надо было предателю залить глотку расплавленной медью, и нечего было его жалеть, сиятельный. Говорит же Аллах: «Дела неверующих подобны мраку над пучиною моря, когда покрывают её волны, поднимаясь волна над волною, а над ними туча…»

— Ладно, ступай! — приказал Аббас моряку и кинул ему серебряную монету, которую тот с ловкостью собаки поймал на лету.

— Передай своему капитану, что я скоро буду на вашей карабе, — бросил вдогонку гази главнокомандующий и тихо, как бы для себя, посетовал: — Ах, Сулейман, Сулейман… Какой замечательный был лоцман!

Ветер крепчал. Он широко развевал полы халатов полководца и главнокомандующего флотом, надувал парусами их шаровары и доносил глухие клокотания вулкана. Аббас и Насир разом повернули в его сторону головы и увидели там красные росчерки, словно молнии Юпитера, которые стали высекать в огненных безднах Этны проснувшиеся гиганты Бронте, Стеропе и Арге [106] Имена трёх циклопов, о которых говорится в поэме греческого поэта Гесиода «Теогония». .

— Кажется, Аллах подаёт нам добрый знак: и этот ветер, и эти молнии… — весело сказал Аббас. — С Богом! К победе, мой храбрый амир албахр!

Они обнялись, и Насир Салахдин Юсуф, придерживая рукой кривую боевую саблю без всяких украшений, висевшую на правом боку (главнокомандующий арабским флотом в Сицилии был левша), быстро побежал по каменным ступеням вниз — к берегу, к морю, к своим кораблям…

У причала его уже ждал с шестью моряками капитан карабы Ахмад Маджид, предупреждённый ал-Мансуром. При приближении Насира они сложили ладони перед своими лицами и поклонились. Затем гази подхватили своего командующего под руки и перенесли его в лодку, тут же налегли на вёсла, и лодка, как птица, понеслась к чернеющему невдалеке кораблю, похожему на голову гигантского ящера.

Приблизившись к карабе, Насир Салахдин Юсуф повернулся к Маджиду:

— Ахмад, спусти с борта ещё одну, лодку и назначь в экипажи двух расторопных старшин. А я сам скажу им, что нужно.

— Будет сделано, повелитель.

Ещё одна лодка коснулась днищем тёмной воды, и следом за ней по верёвочному трапу спустились два старшины, высоких и широкоплечих. Узнав главнокомандующего, они также приветствовали его сложенными друг к другу ладонями, поднесёнными к лицам.