Владимир Афиногенов - Поход на Царьград

— Никита, — обращается дед, вытирая на лбу пот рукавом белой холщовой рубахи, — а знаешь, что в Киеве на Почайне строят лодьи, много лодей… Там нужны корабельщики. Можа, определиться тебе туда, как приедем в город? А?… Платят там хорошо, монету скопишь, семью заведёшь. Пора.

— Я, папаня, семью пока не желаю.

— Чучело! — вспылил старик. — Как же без семьи-то?…

— А так. Можа, хочу с купцами в походы ходить.

— Больно шустрый, как рак на суше, кто тебя возьмёт, оболтуса… «В походы ходить», — передразнивает сына отец.

А у парня, наверное, действительно страсть к путешествиям, крепко он обиделся на старика, надул губы, замолчал. Только ещё твёрже сжал в руках топорище и проворнее стал взмахивать. Щепки полетели сильнее.

Отец, уловив неприкрытую обиду сына, с хитрецой взглянул на его красивое лицо и с гордостью подумал: «А что, губа у него не дура… С купцами ходить и я в молодости мечтал… А купцом быть и того лучше!»

Мимо проходил боил Умнай, пожелал старику и его сыну хорошей работы, спросил:

— Дед Светлан, что-то не вижу твоего внука?

— Да, наверное, по коренья с бабкой и матерью пошёл. Надо же кормиться… Хотя бы корешками трав.

— Кормиться надо… — задумчиво произнёс Умнай и носком сапога разворошил щепки возле срубленного вяза, который начал уже принимать очертания однодерёвки. — А я хотел послать его и таких одногодков, как он, на ту сторону, с которой убёгли. Как думаешь, дед, остались там звери и птицы, полностью не сгоревшие?… Ну, скажем, пламя на них лишь дыхнуло, и они сковырнулись.

— Это ты хорошо придумал, Умнай… Конечно, не всё превратились в пепел. А вон и Марко! Ну-ка иди сюда, внук! И послушай, что тебе скажет наш воевода.

Марко, сын родившейся в корыте дочери Светлана, розовощёкий, не по годам смышлёный (ему шёл тринадцатый год), бросил мимолётный взгляд на мать и бабушку Анею, передал им съедобные коренья трав, собранные на полянах и в ложбинах, и подбежал к деду.

Вот что, Марко, найди и моего внука, да подбери ещё ребят. Садитесь в лодки и гребите к сгоревшему лесу, на ту сторону. Соберите опалённых огнём птиц, животных, какие попадутся, и везите сюда. Вечером разложим костры и, как можем, накормим людей.

Глаза мальчугана загорелись от оказанного ему доверия, и кем оно оказано?… Самим боилом Умнаем.

И вот ватага из десяти мальчуган двинулась к берегу что поотложе и где плескались днищами на воде привязанные к деревянным стоякам лодки. Отвязали их и погребли.

Марко и его друзьям повезло сразу же, как только они достигли другой стороны. Уткнув окровавленную морду в воду, лежал сохатый, перешибленный упавшим дубом. Кое-как они выпростали из-под дерева животное и взвалили его на одну из лодок. Все радовались безмерно, особенно внук Умная, который первым заметил погибшего лося.

Но тревожно поглядывал Марко вглубь леса, над которым небо озарялось красным пламенем и откуда тянуло гарью, смешанной с запахом палёной шерсти. Там продолжали гибнуть в огне бессловесные твари.

Пока собирали обгорелых птиц и всякую, тоже обгорелую, но ещё годную в пищу живность, стемнело. Теперь небо сделалось багровым. Но оно не было одинакового цвета. Когда огонь притухал, по небу начинали ходить тени; а когда разгорался снова, пламенные языки, напоминающие багряных коней с пепельно-серыми хвостами и гривами, метались из стороны в сторону, а потом уносились в тёмную жуткую ночь.

И кто-то из мальцов, посмотрев туда, воскликнул, обращаясь к предводителю:

— Смотри, Марко, как лошади скачут! Будто бешеные!

— Если кони скачут как бешеные, значит, им на шею повесили бусы из волчьих зубов, — добавил другой. — Так говорил мне отец, а вы знаете, что он был стремянным у казнённого князя.

Знаем-то мы знаем… — вразнобой заговорило сразу несколько голосов, и один из них докончил: — Но если бы князь твоего отца за провинность не отстранил от этой должности, жрал бы он вместе с остальными гриднями древесную золу и лежал бы теперь под корнями дерева, забросанный камнями.

И на мальчишек из глубины сгоревшего леса вмиг подуло мертвенным холодом.

— Хочу на тот берег, — чуть ли не захныкал самый маленький из ребячьей ватаги.

— К маме, под полотняную рубаху, — посмеялись над ним.

— А ну цыц! — оборвал их Марко. — И впрямь, пора! Разве забыли, что ждут нас там голодные люди?!

А у самих слюнки текут при виде еды, но никто и не думал даже попросить сейчас поесть, тем более решительный вид их предводителя не располагал к этому: на той стороне много детей, малых совсем, которых надо накормить в первую очередь.

С середины реки увидели множество костров, и в свете их передвигались люди. Когда кто-нибудь подбрасывал в огонь сучья, искры летели к звёздам, молчаливо мерцающим и ко всему на земле безучастным. Так уж повелось со дня сотворения мира. Человек бьётся за своё существование сам по себе, но постоянно надеясь на чудо и помощь свыше, моля об этом богов, но никогда её не получая…

За что наказали они этих людей, вина которых, может быть, состоит в том, что доверчивы?…

Громкими возгласами собравшиеся на берегу встречали причалившие лодки, наполненные доверху пищей, и их гребцов-спасителей. Перед всем народом и от имени его воевода Умнай сказал о Марко и его сверстниках добрые слова, чем растрогал до слёз не только их матерей, но и всех женщин.

Тут же, у воды, при свете факелов поделили еду поровну, и вскоре у каждого семейного огня вкусно запахло мясом и дичью, раздались весёлые голоса и смех. Люди снова возвращались к жизни. И вот нежный девичий голосок уже затянул где-то на окраине песню, её подхватили другие:

Шалуньи! И булавочку тоже просят сковать, чтоб своего милого суженого, когда нужно, уколоть… Вот и видим мы: каждая женщина что богиня, она хотела бы властвовать над мужем безраздельно…

Девичья песня так же внезапно, как началась, смолкла. На миг воцарилась тишина, а потом полились звуки пищалок, вырезанных из волчьих костей.

Не спит Марко, переживая похвалу воеводы, да что там Марко — не спится и мальцу, который забоялся мертвенного холода и запросился к маме… А мама его, ещё молодая, красивая, держит на коленях давно уснувшую дочку, прислушивается к девичьим голосам и вспоминает свои моленья, гаданья и песни.

Она не древлянка, а с Ильмень-озера. Полюбила парня с реки Припяти, который приезжал к ним с купеческим обозом, стала его женой и оказалась здесь. Только матушка её, отпуская дочку в дали дальние, на прощанье сказала, плача:

— Да не убоишься ты стрелы, летящей в день!…