Юрий Лубченков - Семилетняя война

Великая Княгиня и Великий Князь удалились, и за ними учреждён был надзор. В это время произвели ещё несколько арестов. Императрица, разрушивши эти мрачные заговоры, нашла опять спокойствие, свойственное мужеству высокой души”...

О времена, о нравы... Нравы вершителей судеб и тех, кто попадает в её жернова. Для осознания духа этих последних обратимся к запискам берлинского купца И.Е. Гочковского, волею провидения оказавшегося в эпицентре событий не последних в этой войне:

“8 октября 1760 г., в 2 часа утра, меня позвали в Берлинскую Городскую Думу, где собралась и находилась в крайнем отчаянии большая часть членов магистрата. Мне сообщили горестную весть об отступлении наших войск и о беззащитном состоянии города. Ничего не оставалось делать, как постараться, по возможности, избегнуть бедствия посредством покорности и уговора с неприятелем. Затем возник вопрос, кому отдать город. Русским или Австрийцам. Спросили моего мнения, и я сказал, что, по моему, гораздо лучше договориться с Русскими, нежели с Австрийцами; что Австрийцы — настоящие враги, а Русские только помогают им; что они прежде подошли к городу и требовали формально сдачи; что, как слышно, числом они превосходят Австрийцев, которые, будучи отъявленными врагами, поступят с городом гораздо жесточе Русских, а с этими можно лучше договориться. Это мнение было уважено. К нему присоединился и губернатор, генерал-лейтенант фон Рохов, и таким образом гарнизон сдался Русским.

В 5 часов того же утра опять позвали меня в Думу. Русский генерал Тотлебен потребовал, чтобы члены магистрата и купечества явились к Котбусским воротам, и для этого выбрали меня с некоторыми другими лицами.

Город ничего не знал о том, что происходило ночью. Обыватели преспокойно спали и, вероятно, не помышляли о беде, которая витала над их головами. Про отступление наших войск никому не было известно; знали, что они перед городом, и тем себя обнадёживали.

Легко понять, что наша депутация направлялась к указанному месту в страхе и неизвестности о том, как предотвратится грозившая опасность. Мы прибыли как раз вовремя, ибо Русские готовы были вступить в город, и мы едва поспели поместиться у приворотного писаря.

Офицер, ехавший во главе полка, вступил в ворота, спросил нас, кто мы такие, и, услышав, что мы выборные от Думы и купечества и что нам велено сюда явиться, сказал: “Тут ли купец Гочковский?” Едва опомнившись от удивления, выступил я вперёд, назвал себя и с вежливой смелостью обратился к офицеру: мол, что ему угодно?

— Я должен, — отвечал он, — передать вам поклон от бывшего бригадира, ныне генерала, Сиверса. Он просил меня, чтобы я, по возможности, был вам полезен. Меня зовут Бахман. Я назначен комендантом города во время нашего здесь пребывания. Если в чём я могу быть вам нужен, скажите.

Я исполнился несказанной радостью и тогда же положил себе воспользоваться этим случаем не для одного себя, но и для моих сограждан, объятых смертным страхом.

Я поспешил в город, рассказал о происшедшем со мной и старался всех ободрить и утешить.

Граф Тотлебен потребовал от города страшной суммы в 4 миллиона государственных талеров старого чекана. Городской голова Кирхейзен пришёл в совершенное отчаяние и от страха почти лишился языка. Нашествие Австрийцев в ноябре 1757 года стало городу всего в 2 миллиона талеров, и сбор этих денег причинил тогда великую тревогу и несказанные затруднения. А теперь откуда было взять вдвое больше? Русские генералы подумали, что голова притворяется, либо пьян, и в негодовании приказывали отвести его на гауптвахту. Оно так бы и случилось; но я с клятвой удостоверил Русского коменданта, что городской голова уже несколько лет страдает припадками головокружения.

Итак, неприятель овладел городом без всякого договора и немедленно потребовал продовольствия для войска. Никто не знал, как быть. Вторгнувшиеся войска тотчас очистили магазин главного комиссара Штейна, заготовленный им для снабжения королевской армии, и тем причинили ему 57 583 талера убытку, и он потом никогда не получил за то ни гроша. Это продолжалось до 5 часов по полудни.

Русский комендант, как выше сказано, был мне приятелем; но главный начальник генерал Тотлебен не знал меня. Поэтому я постарался проведать, кто и каков был его адъютант и где он поместился. Имя его Бринк. Он служил капитаном в Русской армии. Сам граф Тотлебен расположился в доме Винцента на Братской улице (Bruderstrasse), а Бринку отвёл помещение напротив, в доме Паля. Я настоятельно упросил коменданта Бахмана, чтобы этого капитана Бринка перевели на житьё ко мне, и так долго приставал к самому коменданту, что он согласился переехать в мой дом. Я постарался снискать его дружбу и воспользоваться ею для общего блага. Чего я ни придумывал в его удовольствие! Вскоре я убедился, что именно он нам нужен, что он был, так сказать, правая рука графа Тотлебена. Из верного источника дошло до меня, что Русский полный генерал, граф Фермор, приказывал графу Тотлебену взыскать с Берлина 4 миллиона, не причиняя городу особых насилий. Поэтому я начал всячески убеждать господина Бринка в том, что Берлин не в состоянии уплатить столь неумеренные деньги и убедительнейше просил, чтобы он склонил графа Тотлебена к пощаде. Нет сомнения, что просьба моя была доложена, так как вслед за тем магистрату велено снова явиться в 2 часа по полудни к Котбусским воротам, куда он и отправился из дома г-на Вангенгейма, где всё утро дожидался, что граф Тотлебен туда приедет. У ворот снова не последовало никакого решения, хотя туда прибыли многие обыватели и на коленях просили сбавки. Граф Тотлебен оставался непреклонен. Между тем неприятельская армия находилась по большей части в самом городе. Солдаты ходили по всем улицам, из которых некоторые, можно сказать, кишели ими. Наступала грозная минута: между солдатами заходила речь о разграблении.

Посреди общей беды и смущения пошёл я с капитаном Бринком к графу Тотлебену. С искренней, сердечной и в то же время правдивой горячностью представил я ему, что требования его нет возможности исполнить, что Русские имеют преувеличенное понятие о богатстве Берлинских купцов и в особенности менял-Евреев. Моими мольбами и плачем довёл я графа Тотлебена до того, что он согласился получить вместо 40 бочек золота только 15 и, кроме того, 200 тысяч государственных талеров в пощадных деньгах (Douceurgeld), и не старого чекана, а тогдашней ходячей серебряной монетой или дукатами, считая по 4 талера в дукате. Немедленно я, можно сказать, полетел в Думу объяснить о том магистрату и купечеству. Тотчас военный советник и бургомистр Ридигер составил договор о сдаче города. Члены магистрата отправились к графу Тотлебену с этим договором, который и был проверен, подписан и разменен на обе стороны.