Бернард Корнуэлл - Горящая земля

Осферт, один из моих людей, был незаконнорожденным сыном Альфреда. Об этом знали немногие, хотя сходство Осферта с отцом бросалось в глаза. Его родила служанка, которую Альфред затащил в постель в те дни, когда христианство еще не взяло в плен его душу.

Однажды, в момент неосторожной откровенности, Альфред признался мне, что Осферт для него — постоянный упрек.

— Напоминание, — сказал он, — о грехе, некогда совершенном мною.

— Это сладкий грех, господин, — легкомысленно ответил я.

— Большинство грехов сладки, — сказал король, — такими их создал дьявол.

Какой извращенной должна быть вера, чтобы превратить удовольствия в грех? Старые боги, хотя они никогда не отказывали нам в удовольствиях, в наши дни увядают. Люди бросают их, предпочитая бич и узду христианского распятого Бога.

Итак, Осферт — напоминание о сладком грехе Альфреда — сыграл в то утро короля. Я сомневался, что он этим наслаждался, потому что терпеть не мог Альфреда, который пытался превратить его в священника. Осферт восстал против такой судьбы и вместо этого стал одним из моих личных воинов. Он не был прирожденным бойцом, в отличие от Финана, но в дела войны привнес острый ум, а ум — оружие с острым лезвием, которое разит далеко.

Все войны заканчиваются «стеной щитов», где люди рубятся в пьяной ярости топорами и мечами, но искусство войны заключается в том, чтобы манипулировать врагом и сделать так, чтобы, когда приближаются эти мгновения вопящей ярости, преимущество было на твоей стороне.

Выставляя Осферта на стене Эскенгама, я пытался искусить Харальда. Я намекал нашим врагам, что там, где находится король, есть сокровище. Приходите в Эскенгам, говорил я им. И, чтобы искушение стало сильнее, показал Скади датским воинам, собравшимся на дальнем берегу реки.

В нас было выпущено несколько стрел, но враги прекратили стрелять, когда узнали Скади. Она невольно помогла мне, крича людям на другом берегу реки:

— Придите и убейте их всех!

— Я заткну ей рот, — вызвался Стеапа.

— Пусть сука поорет, — сказал я.

Она притворялась, будто не говорит по-английски, но наградила меня испепеляющим взглядом, прежде чем обратиться к датчанам.

— Они трусы! — закричала Скади. — Сакские трусы! Скажите Харальду, что они умрут, как овцы.

Скади шагнула ближе к палисаду. Она не могла перелезть через стену, потому что я приказал надеть ей на шею веревку, которую держал один из людей Стеапы.

— Скажите Харальду, что его шлюха здесь! — крикнул я людям на другом берегу реки. — И что она слишком шумит! Может, мы вырежем ей язык, чтобы послать Харальду на ужин!

— Козье дерьмо! — бросила она мне.

Потом потянулась к вершине палисада и выдернула стрелу, вонзившуюся в одно из дубовых бревен. Стеапа немедленно шагнул вперед, чтобы ее разоружить, но я махнул ему, веля отступить. Не обращая на нас внимания, Скади уставилась на наконечник стрелы; потом внезапным скручивающим движением сорвала его с оперенного древка. Древко она перебросила через стену, посмотрела на меня, поднесла наконечник к губам, закрыла глаза и поцеловала железо. Пробормотала несколько слов, которых я не расслышал, снова прикоснулась железом к губам, толкнула наконечник себе под рубашку, поколебалась и кольнула себя между грудей.

Бросив на меня торжествующий взгляд, она показала окровавленный наконечник, бросила его в реку, подняла руки и запрокинула лицо к летнему небу. Потом завопила, привлекая внимание богов, а когда ее вопль утих, снова повернулась ко мне.

— Ты проклят, Утред, — сказала она таким тоном, словно говорила о погоде.

Я подавил желание прикоснуться к амулету-молоту у себя на шее, потому что, поступив так, я показал бы, что боюсь ее проклятий. Вместо этого я глумливо усмехнулся, притворяясь, что отмахиваюсь от ее слов.

— Трать попусту дыхание, сука, — сказал я.

И все-таки я опустил руку на меч и потер пальцем серебряный крест, вставленный в рукоять Вздоха Змея. Крест для меня ничего не значил, если не считать того, что это был подарок Хильды, моей бывшей любовницы, а теперь — невероятно набожной аббатисы. Думал ли я, что, прикасаясь к кресту, заменяю тем самым прикосновение к молоту? Боги бы так не подумали.

— Когда я была ребенком, — внезапно проговорила Скади все тем же небрежным тоном, как будто мы были друзьями, — мой отец избивал мою мать до потери сознания.

— Потому что она была похожа на тебя? — спросил я.

Она не обратила внимания на мою реплику.

— Он сломал ей ребра, руку и нос, — продолжала она, — а после, в тот же день, забрал меня на высокие пастбища, чтобы я помогла пригнать обратно стадо. Мне было двенадцать лет. Я помню, как падали снежинки и как я его боялась. Мне хотелось спросить, почему он ранил мою мать, но я не хотела подавать голос, чтобы он и меня не избил. Но потом он все равно мне сказал. Он сказал, что хочет выдать меня замуж за своего ближайшего друга, а моя мать против. Мне тоже была ненавистна мысль о таком браке, но он сказал, что я все равно выйду за этого человека.

— Предполагается, что я должен испытывать к тебе жалость? — спросил я.

— Поэтому я столкнула его с обрыва, — сказала Скади. — И я помню, как он падал сквозь снежинки, а я наблюдала, как он отскакивает от скал, и слышала, как он кричит.

Она улыбнулась.

— Я оставила его там. Он был еще жив, когда я согнала стадо вниз. Я перелезла через скалы и помочилась ему на лицо, прежде чем он умер.

Она спокойно посмотрела на меня.

— Это было моим первым проклятием, лорд Утред, но не последним. Я сниму с тебя проклятие, если ты отпустишь меня.

— Думаешь, ты можешь напугать меня так, что я верну тебя Харальду? — забавляясь, спросил я.

— Ты вернешь меня, — уверенно проговорила она. — Вернешь.

— Уведите ее, — приказал я, устав от Скади.

Харальд явился к полудню.

Один из людей Стеапы принес мне весть об этом, и я снова поднялся на укрепления, чтобы увидеть Харальда Кровавые Волосы на другом берегу реки. Он был в кольчуге, вместе с ним прискакали пятьдесят его товарищей. На его знамени изображался топор без топорища; древко знамени венчал череп волка, выкрашенный в красный цвет.

Харальд оказался крупным мужчиной; конь его тоже был большим, но все равно Харальд Кровавые Волосы как будто сидел на карликовом скакуне. На таком расстоянии я не мог разглядеть его хорошенько, но ясно видел его желтые волосы, длинные, густые, не запятнанные кровью, и широкую бороду.

Некоторое время он пристально смотрел на стену Эскенгама, потом расстегнул пояс с мечом, бросил оружие одному из своих людей и послал коня в реку.

День был теплым, но поверх кольчуги Харальд носил еще и огромный плащ из черной медвежьей шкуры, благодаря которому казался чудовищно огромным. На его запястьях и вокруг шеи блестело золото, как и на уздечке его коня.