Бернард Корнуэлл - Азенкур

– Отдохните-ка пока, ребята, – распорядился сэр Джон, дойдя до тупика. – Молчите и не двигайтесь.

Двое рабочих, которые киркой рубили мел при свете роговых светильников, свисавших с дальнего бруса, с облегчением отложили инструменты и сели на пол. Давидд ап Трехерн, руководивший работой, приветственно кивнул Хуку и посторонился. Сэр Джон припал к стене и жестом велел Нику присесть на корточки.

– Слушай, – шепнул он.

Хук прислушался. Кто-то из рабочих кашлянул, сэр Джон велел ему не шуметь.

Бродя по обширным лесам лорда Слейтона, спускающимся к реке от господских пастбищ, Хук частенько останавливался и замирал, прислушиваясь к звукам леса – оленьим шагам, хрюканью кабана, перестуку дятла, шелесту ветра в листьях, – и малейшее нарушение стройности становилось ему сигналом, знаком того, что в заросли проник кто-то чужой. Теперь он точно так же вслушивался в шорохи туннеля, стараясь не замечать дыхания полудюжины человек рядом, отогнав мысли и настроившись на тишину – так, чтобы уловить любой лишний звук. Шли минуты.

– У меня все время звенит в ушах, – прошептал сэр Джон. – Наверное, от ударов мечом по шлему и…

Хук нетерпеливо вскинул руку, не задумываясь о том, что осмеливается приказывать рыцарю ордена Подвязки. Сэр Джон, впрочем, повиновался, и Хук продолжал слушать. Вскоре он понял, что звуки повторяются.

– Кто-то копает.

– Вот же выродки, – шепнул командующий. – Точно?

Теперь Хук удивлялся, что никто другой не слышит ритмичного стука киркой по залежам мела. Французы явно вели подкоп в сторону английского лагеря, надеясь помешать англичанам прежде, чем те доберутся до цели.

– Может, туннелей даже два, – заметил Хук.

Звуки казались неравномерными, словно пересекались сразу два разных ритма.

– Я так и подозревал, – подтвердил Давидд ап Трехерн. – Лишь боялся ошибиться. Под землей часто слышишь то, чего нет…

– Нет, каковы мерзавцы эти французы, а? – мстительно прошипел сэр Джон и взглянул на валлийца. – Далеко еще копать?

– Двадцать шагов, сэр Джон, пару дней. И еще два дня – вырыть камеру. И день на то, чтобы заполнить ее горючим материалом.

– Они пока далеко. Может, на нас не наткнутся? – предположил командующий.

– Французы будут прислушиваться, как и мы, сэр Джон. Чем ближе подойдут – тем легче услышат.

– Мерзкие вонючие холощеные выродки, – шепотом выругался сэр Джон. – Я все равно ничего не слышу.

– Копают, – заверил его Хук, по-прежнему не повышая голоса в душной полутьме, еле оживляемой неверным светом тростниковых светильников.

Кто-то из рабочих заговорил по-валлийски. Давидд ап Трехерн, жестом велев ему замолчать, обратился к командующему:

– Он беспокоится: вдруг французы ворвутся в туннель, что тогда?

– Сделайте здесь камеру, – велел сэр Джон. – Большую, чтобы вместить шестерых-семерых. Поставим в караул латников и стрелков. А сами держите наготове оружие и пока продолжайте копать. Барбакан надо уничтожить.

Подкоп к непокорному бастиону вели так, чтобы северная башня, падая, обрушилась в ров, заполненный водой: если прямо под башней сделать пещеру и подпереть свод бревнами, то при пожаре обрушится и потолок пещеры, и вместе с ним башня.

– Молодцы, ребята! – напоследок похвалил сэр Джон валлийцев, похлопывая их по плечам. – Бог вам в помощь.

Командующий кивнул Хуку, и они вдвоем стали выбираться наружу.

– Хотелось бы надеяться, что Он нам помогает, – проворчал про себя сэр Джон и вдруг, остановившись, хмуро оглядел вход в туннель. – Поставим здесь часовых.

– В укрытии?

– Если французы прорвутся в туннель, они полезут наружу толпой, как крысы на готовое угощение. Надо выстроить стену и поставить к ней лучников.

Хук поглядел на двоих рабочих, которые тащили в туннель бревенчатые подпорки:

– Стена замедлит работу, сэр Джон.

– А то я не знаю! – бросил командующий и вновь оглядел туннель. – Пора заканчивать осаду. Сколько можно! Болезнь косит людей, из этих гнилых мест надо уходить!

– Бочки? – предложил Хук.

– Бочки? – рявкнул сэр Джон.

– Наполнить три-четыре бочки землей и камнями, – терпеливо объяснил Хук. – Если французы прорвутся в туннель – вкатить бочки и поставить стоймя у выхода. Тогда полдюжины лучников удержат тут кого угодно.

Сэр Джон помолчал несколько мгновений, затем кивнул:

– Твоя мать знала, что делала, когда ложилась под твоего отца. Проследи, чтоб бочки были в укрытии еще до заката.

Бочки стояли на месте уже к сумеркам. Ожидая, когда можно будет уйти на покой, Хук прохаживался по траншее рядом с укрытием и поглядывал на побитые городские стены – алые в лучах закатного солнца, садящегося за безлесые холмы. Позади, в английском лагере, кто-то жалобно выпевал на флейте одну и ту же фразу, словно разучивая новую мелодию. Хуку, уставшему за день, хотелось только есть и спать, и когда рядом с ним у парапета остановился латник, Хук на него едва взглянул, заметив лишь кожаную куртку и плотно сидящий шлем, затеняющий лицо, да сапоги из хорошей кожи. На плечах у латника лежала золотая цепь – знак того, что он не из рядовых.

– Что там? Дохлый пес? – кивнул латник на середину поля между французским барбаканом и ближним к городу английским рвом, где валялась косматая тушка, к которой уже слетелись трое воронов.

– Их убивают французы, – ответил Хук. – Если собака выскочит на поле, ее подстреливают из арбалета. А потом ночью забирают.

– Собаку?

– Для французов это еда, – коротко пояснил Хук. – Свежее мясо.

– Вот оно что. – Латник следил взглядом за во́ронами. – Никогда не ел собак.

– Мясо как у зайца, только жестче. – Взглянув на латника, Хук наконец заметил глубокий шрам у длинного носа и поспешил опуститься на одно колено, торопливо добавив: – Государь…

– Встань, встань, – поморщился король.

Генрих не отводил глаз от барбакана, который теперь выглядел лишь беспорядочной кучей земли, возвышающейся над частоколом разбитых бревен.

– Барбакан надо взять, – пробормотал король, обращаясь к самому себе.

Хук теперь напряженно оглядывал бастион, стараясь не упустить из виду даже мельчайшее движение, которое выдало бы арбалетчика. Впрочем, к закату французы притихли, как обычно в последнее время, пушки и катапульты стояли без движения, и королю вряд ли что-то грозило.

– Помню, как в первый день осады звонили все церковные колокола, – произнес Генрих задумчиво, словно пытался разрешить загадку. – Я подумал тогда, что Гарфлёр заявляет о неповиновении, а потом оказалось, что в городе хоронят павших. Теперь колокола молчат.

– Слишком много убитых, государь, – неловко поддержал разговор Хук. В присутствии короля мысли почему-то путались. – А может, колоколов больше нет.