Эптон Синклер - Агент президента

— Вы рисуете страшную картину, Ланни.

— Я уверяю вас, губернатор, я не художник. Я всего лишь переносчик картин. Когда я нахожу ту, которая мне кажется стоит внимания, я привожу её в эту страну и показываю её своим друзьям. Для вас важно увидеть на этой картине, как немецкая военная машина проходит испытания в Испании. Гитлер посылает туда посменно своих танкистов, артиллеристов, и прежде всего своих лётчиков. Никто не остается там больше, чем на три или четыре месяца. Этого достаточно, чтобы узнать новые способы быстрой и смертельной механизированной войны. Затем они возвращаются в Германию и рассказывают обо всём своим начальникам и учат сотни других на полигонах Фатерланда. Итальянцы делают то же самое, но они не так хороши. Они не любят воевать, и никто не может их заставить. Но нацисты совсем другое, и в результате они будут иметь самую большую армию обученных и энергичных профессионалов, в то время как все остальные страны, за исключением, возможно, японцев, будут неумелыми любителями. Нацисты тренируют своих штурмовиков прямо здесь, в Америке. Я видел их в Нью-Йорке, и они могут делать то же самое даже в Вашингтоне. Вы говорите мне, что вы не можете предотвратить то, что происходит в Испании. Но, губернатор, конечно, вы должны быть в состоянии сделать что-то в Америке.

Президент заявил: "Я думаю, что смогу заверить вас, что мы не упустим эту часть нашего долга".

Великий человек выпустил своего посетителя только после двух часов ночи. Последнее, что он сказал: "Делайте ваши отчеты как можно короче. Один человек прислал мне очень длинный, и когда он спросил, читал ли я его, я сказал ему, что я был не в состоянии его поднять!"

Он нажал кнопку и сказал своему цветному слуге вызвать Гаса Геннерича. Человек быстро пришел и вывел Ланни из здания через ту же самую дверь, в которую они вошли. Дождь прекратился, вышла луна, и Ланни сказал: "Будет хороший день". Ответ был: "Похоже на то". Очевидно, что бывший полицейский не считал своим долгом поддерживать разговор с агентами президента. Он отвёз Ланни в его отель.

Намного позже в то же утро искусствовед, превратившийся из секретного агента, появился на переполненном шоссе в Балтимор. Он достиг Нью-Йорка до захода солнца по Эстакаде генерала Пулавского и пересек мост Джорджа Вашингтона. Он направлялся в Ньюкасл, штат Коннектикут, и уже зарезервировал место на пароме, желая провести как можно больше времени со своим отцом.

Он позвонил, что он приедет, и как всегда для него был теплый прием. Он спрятал глубоко в карман свои "розовые" идеи и позволил себе о них забыть. Он хранил свой второй брак в тайне. И для своей мачехи, сводных братьев и их семей он был искусствоведом и человеком мира, любителем музыки и другом известных и важных людей. Он не упомянул, что Франклин Д. Рузвельт был добавлен в этот список. Вместо этого он рассказывал о своих художественных приключениях, и особенно с Мерчисонами, которых Робби знал. А полёт в Адирондак на уик-энд был решительно шикарным событием, и двоюродный племянник Ланни, Роберт Бэдд III, пропищал: "Почему бы вам не построить нам пассажирские самолеты, дедушка?"

Дедушке было шестьдесят три года, возраст, при котором большинство людей думают о пенсии. Но Робби Бэдд только готовился покорить мир с помощью воздуха над ним. Предварительно он несколько раз победил себя. В юности он был "сумасбродом", или таким его считал отец, строгий пуританин. Ланни был продуктом этого сумасбродства, и в результате на него еще смотрело косо старшее поколение Бэддов. Они были долговечным и злопамятным племенем. Опять же, десять лет тому назад Робби крупно "играл на бирже" и пил гораздо больше, чем для него было нужно, из-за стрессов, а также от горечи в его сердце против отца и старшего брата.

Но теперь с этим покончено. Отца Робби больше нет, и Робби самостоятелен с колоссальными надеждами. Он порвал с Оружейными заводами Бэдд, которые были захвачены толпой с Уолл-стрита и производили, в основном, металлические изделия. Робби бредил мечтой, что когда-нибудь новая фирма, его детище, будет иметь больший оборот и платить более высокие дивиденды, чем семейная фирма, которая была отобрана у них.

Робби Бэдд жил, дышал, ел и разговаривал только о самолетах: балки, шпангоуты, винты, стабилизаторы и антиобледенители — целый новый словарь, который члены его семьи были обязаны выучить. Добросовестная жена Робби, которая страдала, наблюдая его слабости, и даже жалуясь об этом Ланни, теперь разделяла его высокие амбиции и делала все, чтобы поощрить и помочь ему: приглашала инженеров завода на обед и даже изучала сугубо технические отчеты, определявшие устарелость В-EP10 и ожидаемое превосходство B-EP11 .

Робби Бэдд, игравший в футбол и в поло, теперь перешёл на гольф и прибавил двадцать килограммов и чувство собственного достоинства. Его седые волосы стали частью его образа. Его поведение стало сердечным, и он любил поговорить, при условии, что говорил с человеком, который любил слушать то, о чём Робби любил говорить. Если его предоставить самому себе, то он мог бы выглядеть грязнулей, но его жена держала его в порядке, убирая старую одежду, заменяя её новой и безупречной. Она держала его дом таким же образом, убирая сигарные окурки и пепельницы, а также стаканы с недопитым виски. Дом был большой и элегантный, но немного наводил на мысль о пуританской молельне со стенами с обоями и мебелью вкуса праотцев Эстер. На стенах гостиной висели несколько картин Арнольда Бёклина, которые Ланни нашёл в Германии, зная, что они порадуют его мачеху, потому что они воплощали или должны были воплотить философские идеи.

Ланни прибыл в этот дом с секретным поручением. Он должен вызвать своего отца на разговор и осторожно подвести его к предметам, которые были в списке для того человека в Белом доме — кто был для Робби огорчением и воплощением всех злых и пагубных тенденций этого времени. Ланни не должен сделать ошибку, показывая слишком много интереса к какой-либо одной теме. Он должен позволить своему отцу свободно вести разговор. Нельзя делать никаких заметок. Все имена и цифры Ланни должен сохранить в памяти, уйти в свою комнату и кратко набросать их, а затем вернуться за другой порцией информации.

Казалось подло шпионить за своим отцом. Но Ланни не собирался ничего сообщать, что могло нанести вред Робби. Он собирался вредить только делу, которое Робби считал своим собственным. Получение большей прибыли для предпринимателей по всей земле. Также поддержание автократического контроля над промышленностью, который Робби считал необходимым для её прогресса, а Ланни считал угрозой для политического, социального и интеллектуального развития. Не было никакого смысла спорить, нет смысла пытаться примирить или объяснить две противоположные точки зрения. Никто не мог сказать, Робби Бэдду, что рабочие имели какие-либо способности или какие-либо права вмешиваться в управление промышленностью. Робби считал, что рабочие были тем, кем были, и должны получать ровно столько, сколько они стоят. Робби действительно не считал их компетентными говорить что-либо, но он примирился с этой системой, обнаружив, что он мог совершать сделки с политическими боссами в своем городе, округе и штате. Он не мог контролировать президента или конгресс, несмотря на дорогостоящие усилия совместно с другими республиканскими крупными бизнесменами. Они старались изо всех сил, но несколько месяцев назад получили сокрушительное поражение. Теперь каждый раз, когда Робби думал об этом, он бывал вне себя от ярости так, что у него опасно повышалось давление. Ланни должен был сказать себе: "Я предатель идей моей семьи, я змея подколодная, тайный враг". Он должен был сказать то же самое в доме своей бывшей жены и ее друзей в Англии, и большинству светских дам и господ, которые приходили в дом его матери на Французской Ривьере. Но он принимал позу любителя искусства и обитателя башни из слоновой кости, для которого политика была низменным занятием, недостойным джентльмена. Он должен был прислушаться к выражению самых реакционных взглядов, и если кто-то задавал ему прямой вопрос: "Что вы думаете об этом, мистер Бэдд — или герр Бэдд, или месье Бэдд в зависимости от обстоятельств — он должен был быть готов к игривому ответу, что в светском обществе можно было принять за остроту: "Ну, всяким людям удается получать выгоду от политики, и я полагаю, что мы не должны быть слишком удивлены, если рабочие не попытаются сделать то же самое".