Виктор Юнак - Дань кровью [Роман]

Филофей на секунду замолчал, переводя дух и взглянув на императора. По лицу Иоанна было видно, что он ждет продолжения. Филофей облизал пересохшие губы и продолжал не то читать, не то пересказывать.

«Я с самого начала, — пишет далее деспот Углеша, сын Мрнявы, — не мог переносить эту неправду и это разделение, желая все это исправить. Однако тогда это было не в моих силах. Не мог я безразлично наблюдать душевную гибель стольких людей под его рукой и властью; жизнь мне казалась безжизненной до тех пор, пока римляне не станут снова жить по римским законам. И вот ныне я, взяв в свои руки всю власть в данной мне Серрской области, вернул римлянам старые свободы, совсем освободив их от тирании Неманичей и неправды».

Димитрий Кидоний, которому надоело слушать то ли само Углешино послание, то ли дребезжащий от перенапряжения голосовых связок голос патриарха, что-то шепнул на ухо императору. Иоанн кивнул головой и выпрямился на троне, стукнув каблуками сапог по бархатной красной подушечке, лежавшей под его ногами.

— Нельзя ли покороче, блаженнейший Филофей?

Патриарх поднял на императора уставшие, слезившиеся от чтения глаза.

— Если короче, мой державнейший самодержец, то благочестивый Углеша по доброй воле, а не по принуждению возвращает вселенской церкви все отнятые храмы и митрополии и все патриаршие права, с чем он и прислал к нам никейского митрополита.

— Значит, деспот желает вновь воссоединить наши церкви?

— Да, ваше величество. И предлагает заключить союз для отражения возможных нападок османов на наши страны.

— Что ты, Кидоний, на это скажешь? — Палеолог решил сразу же взять быка за рога.

— Ваше величество, в наших с вами личных беседах я несколько раз имел такую смелость высказать вам свои замечания и советы. Могу их повторить и сейчас. Главная наша опора в нынешней тяжелой ситуации лишь в латинских странах. Они — единственные, кто может нам помочь.

— Да знаешь ли ты, сын мой, что это святотатство? — вспыхнул патриарх Филофей. — Как можешь ты, истинный христианин, советовать христианнейшему из всех правителей света искать поддержки у занесшихся раскольников? Или ты тоже, богохульник, предал святое дело Господа Бога нашего Иисуса Христа и переметнулся на сторону латинян?

— В подобном, святой отец, меня ни разу не заподозрил даже христианнейший император наш, — спокойно ответил Кидоний, снова повернувшись лицом к императору, однако понимая, что ему опять придется вступить в словесную распрю с патриархом. — Я считаю, державнейший и святой мой император, — продолжал Филофей, — что, пока не поздно, нам нужно примириться с болгарами и прислушаться к речам сербов, тем паче что деспот Сербии, господин Йован Углеша, став владетелем земель, искони принадлежавших нашим патриархам, есть человек мудрый, отличный, скромного поведения и совести, и полон страха Божьего.

— Однако ты, святой отец, забыл указать и то, что, когда славяне в чем-то нуждались, они всегда просили нашей помощи, когда же в чем-то нуждаемся мы, они, вместо помощи, втыкают нам в грудь острие копья. К тому же сейчас славяне бедны и не привыкли к дальним предприятиям, тогда как народы западных стран богаты, предприимчивы, а рыцари их пылают жаждой прославиться подвигами на чьей бы то ни было земле. Слава — вот их единственная корысть.

— Чем же можно попрекнуть болгар и сербов, людей, подобных нам, преданных Богу и имевших с нами в разные времена общие дела? — не сдавался патриарх.

— Смеху достойна помощь сербов, ненадежна — болгар, ибо они наше несчастие ставят себе в защиту от зла, которому могут подвергнуться от нас, если успеем оправиться… В них столько было к нам ненависти, что они пожелают и своего вместе лишиться, лишь бы только нашим делам вред нанести.

Все присутствовавшие на совете поняли, что этими словами Кидоний намеревался закончить свой спор с патриархом Филофеем, а потому возникший было ропот сторонников и того, и другого вскоре притих и все взоры устремились на Палеолога. Император встал, прошелся по залу, отстукивая каблуками своих сафьянных красных сапожек мелкую дробь, и остановился возле деспота Андрея, до сих пор не проронившего ни единого слова и только лишь стрелявшего из стороны в сторону своими маленькими колючими глазками.

— А ты что скажешь, деспот Андрей?

Деспот ответил не сразу, хотя ни для кого не было секретом, что он, возглавлявший группу туркофилов, давно уже утвердился в единственном своем мнении.

— Смею ли я, раб Божий и слуга твой, государь вселенной, советовать тебе?

— Коли я спрашиваю, говори!

— Я бы, будь на то моя воля, не стал осложнять отношения с османами, тем более что они нынче в силе…

— А еще деспот добавляет, когда ваше величество не может его слышать, — не выдержал Кидоний, — что рабство-де у варваров-османов имеет свою выгоду; у римлян тяжче повинности. Поэтому деспот Андрей и иже с ним желают видеть у себя всех варварам подклоненными.

Император на мгновение скривился, будто его пронзила острая зубная боль.

— Так ли это, деспот?

Андрей промолчал, лишь кротко опустил глаза. Иоанн не стал добиваться ответа, ибо это и для него не было секретом. Он медленно прошелся по залу, крепко задумавшись, затем снова сел и на минуту прикрыл глаза. Наконец едва заметно улыбнулся, пропуская улыбку в себя, пряча ее от присутствующих. Это означало, что он принял решение. Какое? Все ждали слов императора. Однако он произнес совсем не то, что все жаждали услышать.

— Я благодарю вас, мои верные подданные, за советы. Я приму их во внимание, когда буду решать вопрос о будущем нашего отечества. А теперь оставьте меня наедине с моими мыслями и хранителем тайн и печати.

Недоуменно пожимая плечами, но соблюдая ритуал и церемонию, все вышли. Остался только хранитель печати. Он один только мог сейчас услышать то, что было на некоторое время закрыто для других ушей. Уж он-то знал наверняка, что император принял решение.

Да, император принял решение. Однако оно было настолько неожиданным, что обескуражило даже привыкшего ко всему державного хранителя печати и логофета: взвесив советы всех трех партий, отчаявшийся император Иоанн V Палеолог решил, что, не предпочитая ни одного, можно воспользоваться ими всеми. Посредством духовенства он приказал скрепить союз с Сербией, точнее, с Восточной Македонией, подчинявшейся деспоту Йовану Углеше, подтвердив самостоятельность ее церкви при условии вечного мира и взаимной защиты. Посредством сторонников деспота Андрея он начал переговоры с турками о неприкосновенности остальных византийских областей. Вняв, наконец, предложениям о помощи латинян, решил сам отправиться на Запад с тем, чтобы посетить папу римского и других влиятельнейших в то время лиц в Европе.