Виктор Юнак - Дань кровью [Роман]

Саид старался меньше попадаться на глаза людям. Но те, которые все-таки встречались на его пути, расширенными от удивления глазами смотрели на это странное явление: всадник в знакомой и ненавистной всем одежде янычара везет на лошади труп сербского воина. Долго-долго, пока лошадь не исчезала за горизонтом и пока пыль, поднятая ею, не оседала, смотрели люди вслед, крестясь и качая головой. А вот крепости и города, в которых находились турецкие гарнизоны, Саид объезжал далеко стороной, ибо стоило его заметить любому османскому воину, погони не миновать. А ему ли на уставшей лошади спасаться от погони?

Как бы то ни было, но Саид благополучно добрался до отрогов Шар-Планинской гряды. Только здесь он почувствовал себя свободно и позволил себе еще один привал. Сняв со спины лошади Джюру, он спутал ей ноги, чтобы не ушла далеко, и пустил пастись. В этих местах была уже настоящая весна, и молодая зеленая трава наливалась живительным соком.

Немного постояв, Саид лег навзничь в траву и устало прикрыл глаза. Тотчас ему вспомнился эпизод двухлетней давности, когда он тайно ночью покинул свой лагерь и пришел сюда, на плато. А потом встретил здесь девушку, возвращавшуюся с братом домой. Эта встреча вспомнилась ему теперь до мельчайших подробностей. Саид, не чувствуя ни капли раскаяния, ухмыльнулся воспоминанию. Ухмыльнулся и открыл глаза. Высокое небо было безоблачным и синим. И тут в поле его зрения попал орел. Птичий царь парил, расправив огромные крылья, над вершиной горы. Саид вскочил на ноги и побежал к краю плато, все время глядя вверх, на орла. Вот царская птица на миг застыла, закрыв своим большим телом солнечный диск, а затем, сложив крылья, камнем рухнула вниз. И Саид знал, что орел не промахнется.

Воспоминания неожиданно унесли Саида в далекое прошлое, когда он был всего лишь шестилетним мальчишкой. Тогда он вот так же стоял у края пропасти и следил за величественным полетом орла. А затем к нему подошел старший брат, и Иван сказал Джюре: «Ведь это какая смелость нужна, чтобы вот так, с такой высоты, сложив крылья, рухнуть на землю». Что же ему на это ответил Джюра? Ага, кажется, вот что: «Нет здесь никакой смелости. Он ведь не на землю падает, а на спину своей жертвы. А со спины нападают только трусы». Со спины нападают только трусы! И разве не трусость Саида подняла его руку с острым клинком и поразила Джюру в тот момент, когда он стоял к нему спиной и не мог защищаться? А ведь Джюра не стал убивать безоружного и позволил Саиду поднять оружие с земли. Прости, Джюра, если можешь теперь прощать! Шейх Ибрагим обучал янычар всему, но вот благородству души и чистоте сердца он их обучить не смог. У него самого этого не было.

Саид правильно рассчитывал на то, что, когда он окажется в окрестностях своего села, себры, увидев и узнав Джюру, сами укажут ему путь к дому. Естественно, он не помнил не только место, где стоял его дом, но даже не был точно уверен в том, где находится его село. Ведь он покинул эти места четырнадцать лет назад восьмилетним мальчишкой и с тех пор всякая связь с домом прервалась. И сейчас он с замирающим сердцем осматривал свою первую родину, и, если бы не труп брата, который он вез, Саид мог бы сказать, что он счастлив. За несколько километров до села поднялся шум. Себры, завидев янычара, разбегались кто куда, но потом, разглядев на лошади труп и убедившись, что янычар безоружен, немного осмелели и стали присматриваться к всаднику. И вот уже, обгоняя ветер, понеслась молва, что Милицын Джюра убит и что его везет какой-то янычар. Молва эта донеслась и до Милицы, работавшей в поле. Ей, познавшей за свою жизнь столько горя, не хотелось этому верить. Но по мере приближения Саида молва становилась все громче и уверенней. И Милица не выдержала, побежала навстречу.

Сердце у нее защемило. Оно отказывалось понимать увиденное. Сомнения не было. Тот, кто сидел верхом на коне, был ее второй сын. Ее Иван. Но и тот, кого вез Иван, тоже был ее сыном. Ее Джюрой. И бедная женщина не знала, что ей делать: оплакивать старшего или радоваться появлению младшего. Остановившись посреди дороги, она зарыдала. И в рыдании этом было все: и горе утраты, и радость находки, и проклятие смерти, и благодарение жизни. Саид остановил коня, спешился. Подошел к Милице. Стоял, раздумывая, не решаясь к ней обратиться. Наконец не выдержал:

— Чего ты плачешь, женщина?

Милица зарыдала еще громче и бросилась Саиду на шею, совсем обессилев.

— Сынок мой… Иван мой родной… Я уже думала, никогда тебя не увижу.

Комок подступил к горлу Саида, и он почувствовал, что задыхается. Рядом с ним стояла его мать. Постаревшая и поседевшая, но его родная мать. Он робко и осторожно обнял ее за плечи, прижал к себе, погладил по спине. А она, немного придя в себя, легко отстранилась от Ивана и подошла к Джюре. Тяжелое, начавшее уже разлагаться тело мертвого сына с разрубленным плечом она прижала к себе с такою страстью, словно хотела вдохнуть в него новую жизнь. Саид, сам не понимая, что он делает, подошел к матери и встал перед ней на колени.

— Прости меня… мама. — Слово это так давно не произносили его уста, что он боялся, что скажет его как-то не так. — Это я… убил брата… Кто-то из нас должен был погибнуть… Шло сражение…

Милица, казалось, пропустила эти слова мимо ушей. Их можно было и не произносить. Она своим материнским чутьем поняла это сразу. Но сейчас, в этот момент, ее так же сильно радовало появление совсем уж было потерянного сына, как убивала потеря ее первого помощника, бывшего почти всегда при ней. Бедное материнское сердце! Выдержит ли оно все это?

— Что же мы стоим на дороге. Пойдем-ка домой, сынок.

Она взяла сына за руку, как когда-то в детстве, и повела в село. Конь, за эти дни привыкший к новому хозяину, послушно пошел следом.

Джюру торжественно похоронили всем селом — Саид правдиво рассказал о его геройстве. Могилу ему вырыли рядом с могилой отца и сестры Славкицы. Первую горсть земли бросил на гроб брата Саид. В тот день Милица строго-настрого наказала соседям не тревожить ее и Ивана. Она хотела наговориться с ним в одиночестве, без посторонних. Саид переоделся. Сбросил и сжег опротивевшую янычарскую одежду. В одежде Джюры он чувствовал себя хоть и непривычно, но спокойнее и уверенней. Он сидел на глиняном полу у ног одевшейся в черное матери и слушал ее рассказ, рассказ о семье, которая для него снова должна стать родной. Голос матери был тихий и иногда прерывался всхлипами по старшему сыну, особенно когда она говорила о нем.

— Мы думали, тебя уж и в живых нет, сынок. Ведь в том году, после Марицкой битвы, погиб и твой отец, Златан, и твоя младшая сестра, Златка. Впрочем, ты, наверное, все это видел. Когда мы с Джюрой вернулись, все село сгорело, и только трехлетняя Славкица чудом осталась жива. Потом родился у меня еще один мальчик. Но горе мое было так велико (ведь я потеряла сразу двоих детей и мужа), что я много и часто рыдала, пока не сорвала голос. Вот Бог и наказал моего последненького. Урош родился немым. Вот так мы и жили, дружно, в труде и заботах потихоньку забывая о горе, пока полтора года назад не произошло новое несчастье — утонула Славкица. Едва пережили мы и это горе, вот, оказывается, погиб теперь и Джюра. Ты знаешь, Иван, он очень хороший был, честный и сильный. — Мать всхлипнула. — Последние два года он служил у господина Стефана Мусича, так тот не мог им нарадоваться…